Филин подходит к свежей могиле и заводит речь о том, что мы потеряли друга и будем скорбеть о нем, о том, что Птицеферма – наш дом, а мы в ней – семья, и потеря каждого ее члена невосполнима.

Морщусь и отворачиваюсь, пока оратор не заметил выражение моего лица. Он всегда внимателен к настроению зрителей, а мне не нужны проблемы.

Другие слушают внимательно или делают вид, что слушают. Чиж, например, с очень серьезным видом и взглядом, устремленным на Главу, мнет ладонью ягодицу Кайры. Та млеет и придвигается ближе. Сова все сильнее опирается на клюку – устала стоять. Пингвин чешет живот. Чайка ковыряет землю носком ботинка, время от времени вскидывая голову, чтобы Глава увидел, что у него есть внимательные слушатели.

– Тетерев был верным другом, хорошим работником…

Громкий голос Филина летит над нашими головами, а сам он прохаживается взад-вперед перед свежей могилой, руки с переплетенными пальцами – перед грудью. Филин словно лектор перед аудиторией студентов-лоботрясов – непонятно, неинтересно, но присутствовать надо, да и лектору наплевать.

Филин еще молод, но любит изображать из себя умудренного жизнью старца. Впрочем, возможно, его поведение закономерно – ему лет сорок пять, а до пятидесяти тут обычно не доживают. Старше Филина на Птицеферме только Сова, остальные, как говорит Глава, – молодежь, и нас еще учить и учить. Что он и делает. Раз за разом. Кнутом и… кнутом – розгами и виселицей.

Филина боятся и уважают, слушают и слушаются. Он – Глава, он навел порядок в лагере, в свое время он лучше всех работал на руднике и теперь имеет полное право не делать ничего, кроме как раздавать приказы и выносить приговоры… Так принято считать – велено. Те, кто не согласен, живут здесь недолго. Оспаривать решение Главы не положено, задавать вопросы – опасно.

Поэтому-то все стоят на жаре под палящим солнцем и слушают никому не нужную речь о заслугах человека, до которого никому из нас не было дела и при его жизни, в том числе и самому Филину.

Тетерев был крупным мрачным мужчиной, мало разговаривал, работал много. Мы прожили с ним бок о бок в одном лагере почти два года, а мне нечего о нем вспомнить. Не думаю, что за это время мы перекинулись с ним хотя бы парой фраз. Друзей у Тетерева не было. Женщины – тоже: он не просил, а никто не изъявлял желания. Даже Кайра, которая «облагодетельствовала» почти все местное население мужского пола.

Если бы меня спросили, кем был Тетерев в прошлой жизни, я бы, пожалуй, ответила: киллером. Равнодушным мастером своего дела – таким я его видела. Но это лишь мои наблюдения, не имеющие под собой никакой доказательной базы. Мое мнение никому не нужно, и так лучше. «Он был хорошим работником» – не самая плохая эпитафия.

Филин все говорит, но я больше не вслушиваюсь. Поднимаю голову и смотрю в небо, которое начинают застилать темные облака – резкая смена погоды на Пандоре не редкость.

Неужели собирается дождь? Не могу припомнить, когда он был в последний раз.

Глава тоже поднимает глаза.

– Даже погода скорбит вместе с нами, – изрекает многозначительно.

Филин умеет говорить, этого у него не отнимешь.

Поднимается ветер. Ежусь и обнимаю голые плечи руками. Изрезав платье с длинными рукавами и превратив его в открытый сарафан, я оставила себе лишь одно на смену. Если дожди затянутся, мне не поздоровится.

Кайра ойкает и ловит руками взлетевшую к лицу широкую юбку. Чиж хохочет и помогает. Стоящий рядом Зяблик с удовольствием рассматривает открывшуюся картину.

– Мы на похоронах! – прикрикивает Филин. – Чиж!

– А чего я-то? – продолжает ржать тот, но под тяжелым взглядом Главы резко замолкает, будто обрубили провода, отталкивает от себя Кайру. – Держи юбку, дура!