– Говорил я ему: не спеши, месяц потерпи, а потом топай в свое Заручье – он до этого радикулит мертвой водой лечил. Нет же! Как магнитом его туда тянуло. Отходился Патлатый, костей так и не нашли.

– Охренеть! – Горелый завис над пустой чашкой из-под чая. – А чего раньше молчал?

– А надо о таком перед вылазкой говорить? – отрезал Иваныч. – Вернулись, вот и говорю.

– Так что, – обратился Иваныч к Федору, – погоди годок, надежнее будет. Если в Заручье сгинешь, то все напрасно: и жизнь твоя, и мертвая вода, что на тебя потратили, когда другим не всегда хватает. Да и родителей этим не осчастливишь.

– Может, они мечтают от него избавиться, – хохотнул Горелый и осекся, заметив укоризненный взгляд НикДира.

В окно по-прежнему билась муха. Федор мгновение смотрел на нее, забыв обо всем. Он сам, как муха, колотится о невидимую преграду. Кажется, протяни руку, и все получится. Но надежда лишь поманила, да обманула.

– Та-а-ак, – произнес Горелый. – Сегодня у нас пятница, а значит, в клубе танцы. Ты идешь? – обратился он к Федору.

– Я? – растерялся тот.

– Ну не НикДир же, – Горелый встал из-за стола. – Чего тут штаны протирать, пойдем, растрясемся. На девчонок посмотрим.

Федор раздумывал недолго: и в самом деле, что тут делать? А в клубе, глядишь, Горелый что дельное расскажет.

– Идите, идите, – махнул рукой Иваныч, – а я отсыпаться. Прошлую ночь глаз не сомкнул, потому что всякая гадость именно перед возвращением начинается.

– Вещи свои оставь, – велела Федору Марина Вячеславовна: – у нас на Севере воровать не принято.

– Я верю! – среагировал он. – А почему так? – Федор все же не удержался от вопроса.

– Люди у нас счастливые, – пояснила она, – хотя и тяжело живем.

– Кому тяжело, а кому трудно, – не остался в стороне НикДир.

Марина Вячеславовна отвела Федора в клеть. Федор бросил рюкзак на тюфяк, набитый соломой, а сам спустился вниз, где уже ждал Горелый.

– Ну поехали, – Горелый направился к одному из внедорожников с брезентовым верхом, покрытому толстым слоем пыли. Сбоку кто-то выцарапал поверх грязи надпись: «Никита + Тина = любовь».

– Тебя Никитой зовут? – Федор указал на надпись.

– А-а, нет, это какому-то малолетке делать было нечего. Я Виталий.

Они, наконец, познакомились.

– А Горелым тебя за что прозвали? – полюбопытствовал Федор. – Из-за цвета волос?

– Да нет, – ответил Горелый, – история одна приключилась. Я белье над костром повесил сушиться, а веревка с одного края оборвалась. Вещи-то мои, тю-тю, сгорели, пришлось как погорельцу на базу возвращаться. Так в тот раз за мертвой водой и не сподобился.

Он включил зажигание, зажглись фары. Проснулось радио, которое сперва зашипело, а потом выдало:

«Голуби своркуют радостно,

И запахнет воздух сладостно.

Домой, домой, пора домой!»1

Горелый подхватил: «Домой, домой, пора домой!»

– Завтра рвану, как высплюсь, – обратился он к Федору. – Но сперва погудим, как следует.

Он выжал газ, и внедорожник ринулся вперед, распугивая возвращавшихся с поля коров.

– Зажжём, Федя! – заорал Горелый. – Я живой вернулся и с наваром!

Внедорожник мчался, подпрыгивая на колдобинах и поднимая клубы пыли. Даже на мосту Горелый не сбавил скорость, так что Федору показалось, что бревна не выдержат и вместе с машиной загремят вниз. Автомобиль свернул налево и вскоре остановился возле деревянного здания серо-зеленого цвета. Перед входом кучковались парни и несколько девушек.

– Привет, молодежь! – Горелый вылез из внедорожника и помахал им рукой. – Как жизнь?

В ответ раздался нестройный хор голосов: «О, Горелый, здравь буде! Какими судьбами? Как сам?» Его тут же обступили, одну из девушек Горелый ухватил за талию: