По дороге водила всхлипывал и лепетал.

– Я больше не буду, – говорил он, – правда, не буду. Честно-пречестно. Я только посмотреть хотел. Я никому не расскажу. Отпустите меня, дяденька. Ну, пожалуйста. Я буду вас слушаться, я больше не буду. Ну, пожалуйста, дяденька…

Мольба не действовала. Ипат вздымался по лестнице наружу, крепко держа пойманную жертву. Поднявшись на поверхность, он набрал полную грудь воздуха, размахнулся и с богатырским присвистом запустил водилу в сторону Пиздецка.

Долго стоял, смотрел, как тело лазутчика, уменьшаясь в размерах, растворяется на небесном фоне… Скоро оно пропало из виду.

– Каналья, – процедил Ипат, ухмыльнувшись, впрочем, сравнительно добродушно. Он кратко высмолил очередную цыбарку и вернулся на исходные позиции.

Они теряли драгоценное время. Пришлось суетиться, пересматривать принципы обеспечения безопасности, перепроверять часть внутренних территорий, размораживать аварийный ступор вычислительных систем и делать многое другое. Обратный отсчёт начался в восьмом часу утра, когда до исхода часа «икс» оставалось совсем немного. Вернее, совсем почти ничего не осталось.

Пять. Открылись ворота дальнего шлюза.

Четыре. Замелькали синие «маячки» на клешнях. Состояние гидравлики – нормальное.

Три. Акустика: коэффициент детонации – минимальный, коэффициент гармоник – умеренный, диапазон воспроизводимых частот – от 3 Гц до 31 кГц.

Два. Ипат в целом удовлетворён работой механизма.

Один. Пошла трансляция из-под воды.

Ноль. Голос Аглаи: «Смотри, пидарас. Если подведёшь, я твой нюх вытопчу!»

СТАРТ!

– О-о-ой, моро-оз, мо-рооо-ооооооз! – вывел Федорушка хорошо поставленным голосом и ущипнул гуслярные струны.

Это прозвучало столь исконно, что окружающие даже не вспомнили про дудочку, которую старичок потерял в общей суматохе. Он прекрасно справлялся и без неё.

Пропев вступление, Федорушка виртуозно зарядил длинное струнное соло. Даже Сифа, позабыв о холодной неприступности, открыла рот. Ипату, впрочем, удалось сохранить выдержку и трезвый рассудок, но исключительно благодаря служебному долгу и тотальной занятости. Ипат манипулировал клешнями-уловителями. Те – пока вхолостую – исправно клацали. Вода была слишком мутной. Мощности прожекторов не хватало, чтобы просветить её. Оставалось надеяться только на чудо.

А Федорушка старался вовсю. Он играл то левой рукой, то правой, перед собой и сзади; изрядно разыгравшись, опустился на четвереньки – подключил к игре сначала одну ногу, потом другую; наконец, не удовлетворившись исполнением на двадцати пальцах, дополнил их носом; и всё это время безостановочно пел какое-то дикое попурри на древне-пиздецком диалекте. Песня его взмывала к ледяным вершинам, низвергалась прямо в ад, летела с вихрем, слезилась в зарослях пихт – бренчала, трещала, кричала, пищала, рвалась и терялась, лилась и сморкалась. Федорушка умел! Песнь он иллюстрировал животными танцами. Животными, как Рыба. Он приковал к себе взоры всех, кроме Коли Андрея, в панике бежавшей, и Ипата, чей взор приковал к себе другой объект – таинственный, непознаваемый. Уже секунд сорок, высверливая глазами монитор, Ипат следил за ним. Точнее, за ней. Он понимал это с ослепительной ясностью, хотя наблюдал, скорее, бесплотный мираж, нежели что-то материальное. Видел какие-то дрожащие, перекрывающие друг друга силуэты.

Ипат затаил дыхание и сглотнул слюну так, что щетина на кадыке оцарапала низ подбородка. Ловко манипулируя джойстиками, расставил клешни в стороны, повёл их вперёд, повернул вовнутрь – добыча оказалась точно посередине.

– С Богом, – прошептал Ипат, сорвал пломбы с Главного рычага, разбил защитное стёклышко и потянул рычаг до упора.