И любили всем классом. На перемене у парты Каретниковой было не протолкнуться.

Мальчики! Ладно, Андрюша Мышь – бессменный сосед, тихий отличник, посылающий маму каждую четверть умолять учительницу не пересаживать его к другой девочке. Но ведь и все остальные туда же.

Двоечник Зрянкин. Как-то в очередной раз не сделав домашнее задание, даже не стал дожидаться привычного вопроса почему. Рванул рубаху у ворота и крикнул на высокой ноте:

– Любовь эта! Ничего делать не даёт! Спать – не сплю ночами, хоть у мамки спросите!..

И головой на Таину парту показал:

– Из-за неё…

Тая сидела ни жива ни мертва. Класс тоже примолк, затаил дыхание: все смотрели на Татьяну Николаевну… А она схватила зачем-то указку со стола, пробормотала: «Сейчас, посидите тихо», быстрым шагом вышла за дверь, прислонилась к стене и минуты две тряслась в беззвучном смехе, сжимая в руках отшлифованную деревяшку и вспоминая попутно, какой же это старый фильм вчера по телевизору показывали? «Девчата»? «Весна на Заречной улице»? Так и не вспомнила.

За дверью царило гробовое молчание. Отсмеявшись, учительница вошла в класс, рассеянно кивнув в сторону Зрянкина:

– Садись, Коля. И помни, пожалуйста: любовь к Каретниковой не даёт тебе права не делать домашнее задание. Двойка.

И немедленно перешла к теме урока.

А классная жизнь потекла дальше, как лёгкая лодочка по безопасной реке. Удивительный класс! Не отличники-двоечники, а дружная семейка. Ничто и никто не вызывал отторжения, насмешек, высокомерия. На переменах хохотали до колик, на продлёнке был упоительный, полётный, бесконечный «чай-чай, выручай!» под школьными тополями; на смотре строя и песни все поголовно стояли в белых колготках и бумажных киверах, изображая гусар. И каждый ощущал гордость и единство строя. Никто никогда не прикрывал диктант локтем от соседа. Не шуршал бумажками от шоколадок, спрятав руки под парту.

А вот бывают такие классы.

В средней школе стало, конечно, уже совсем не то. Без Татьяны Николаевны. Но класс всё равно не потерялся. Он не был звёздным, успеваемость оставляла желать лучшего, но сохранился тёплым, дружелюбным, с мощной взаимовыручкой… И так до девятого. Приходили редкие новенькие, но они погоды не делали.

Да, именно так и было. До девятого класса. До Клубникиной.

– Таюша, подожди. Мне надо с тобой поговорить.

– Да я никуда не тороплюсь, мамочка…

– Ох, Таюша. Не знаю, как сказать… Что там вокруг тебя происходит?

– Ничего… Вокруг меня – ничего.

– Таюша, я должна тебя серьёзно предупредить. Ох, не знаю как… Понимаешь, так случайно может получиться…Тебе может показаться… Ну в общем, когда ты понравилась какому-то мальчику… одному. И ещё кому-то. И даже нескольким. То ты не должна думать, что это оттого, что ты лучше всех!

– Я не думаю, мамочка…

– Ты не лучше всех, Таюша. И не красивее. Ты такая же, как все.

– Да. Я…

– Таюша…Не плачь только. Просто запомни. Ты такая же, как все.

…

Кроссовки были куплены не зря.

Тая мечтала о легкоатлетической секции.

Тренер приходил прямо в школу к шести часам вечера по средам и пятницам.

Щебетливая пёстрая стайка девчонок порскала с одного конца стадиона к другому: то к яме с песком для прыжков в длину, то к старту бега на четыреста, то на разминку к футбольным воротам…

От избытка молодости, весёлых сил, юной энергии они передвигались только бегом: резко, все вместе, брали со старта и стремительно, как конфетти из хлопушки, выстреливали разноцветным косячком к заданной точке. Сзади не спеша шёл слегка раздосадованный тренер и время от времени резко фрякал в свисток.

Тае почему-то очень хотелось, так хотелось в секцию! Она столько раз наблюдала за спортсменками из окна школьного коридора, дожидаясь маму; столько раз вместе с ними, выстроившимися в длинную живую ленту, мысленно огибала стадион, взлетала спиной вперёд над лёгкой перекладиной…