– Не знаю. Вероятно, это комиссар Прайс начал действовать и решил опросить всех, кто так или иначе связан с Ру и его бандой. Во всяком случае арест Вам не грозит, Вы ведь не подписалли с ними официальный контракт…

– Нет. Формально всё оформлено на местную компанию, которую нам подсунул Спифф через Амбопу.

– Амбопа?

– Да. Формально он должен был готовить людей для изыскательской партии для «Бормака».

– Контракт подписали лично Вы?

– Нет, конечно. На нём стоит факсимиле Робертса, а приложение подписывал Мартин Торп, мой коллега.

– Значит Вы вели только неформальные переговоры с Амбопой.

– Бог, мой. Естественно!

– Это хорошо. Только непонятно, почему Прайс к Вам привязался?

– Может мне взять с собой адвоката?

– Пока это не нужно. Это только насторожит старого копа! Приход с адвокатом в полицию будет означать только одно – Вы чего-то боитесь! Кроме того, это может быть и не связано с делом «Гвенко» …

– А Вы можете всё разузнать, полковник? – заискивающее произнёс Эндин.

– Постараюсь, но не обещаю, что это быстро получится, – пробормотал Роджерс. Эндин удручённо кивнул. Он знал, что между Прайсом и Роджерсом пробежала чёрная кошка. Произошло это здесь, в Гвиании, лет пять назад. Правда, с тех пор многое изменилось: комиссар вышел на пенсию, а Роджерс – в отставку. По старой британской традиции, оба ветерана приобрели коттеджи: один – в Бишопс Стортфорде, второй – в Эгхеме. Хотя расстояние между их пристанищами было не так велико, оба старика между собой не контактировали. Бывший разведчик как-то признался Саймону, что всегда презирал комиссара за пьянство и отсутствие патриотизма, хотя в профессионализме отказать ему не мог. Прайс, по-видимому, тоже питал антипатии к полковнику.

Кандидатура экс-полицейского в качестве руководителя расследования всплыла совершенно неожиданно после вмешательства в операцию Блейка. Роджерс совершенно точно угадал в нём препятствие при реализации зангарского проекта. Единственным утешением для Саймона был факт, что их визави был связан с британскими нефтяниками, а не горнодобытчиками. Если Прайс ещё как-то мирился с методами Роджерса, то Блейка он просто не выносил. Из записи разговора с экс-комиссаром Эндин запомнил только одну фразу: «Если Вы часто поступали не как джентльмен, полковник, то этот тип абсолютно аморален. Таким как он не место на службе Его Величества!».

– Интересно, что он скажет обо мне и моём боссе, когда познакомится со мной поближе, – подумал тогда Саймон, дослушав запись до конца. Теперь он пытался привести мысли в порядок в ожидании встречи с руководителем расследования. В раздумьях он вертел фотографию комиссара трёхлетней давности. Она была сделана в день, когда Прайс ушёл в отставку, и каким-то образом оказалась в досье Роджерса. Лошадиное лицо, унылый, вислый нос, долговязая нескладная фигура – типичный англичанин, служака, на которых долгое время держалась Империя. Родился в южном пригороде Ливерпуля, служил констеблем, потом – сержантом в полиции графства, воевал, получил Крест Виктории. После войны закончил полицейский колледж и был направлен в Гвианию. Инспектор криминальной полиции, магистрат округа, позже – интендант Северной провинции. Накануне независимости был назначен комиссаром всей полиции. Десять лет возглавлял полицию независимой Гвиании, затем ушёл в отставку. Старик – ходячая история последних дней Империи. Сейчас таких уже нет, а если и есть, то коротают свой век где-то на задворках: Сейшелах, Караибах, Фольклендах, острове Святой Елены…

За бутылкой «Кэнадиан Клаба» вечер пролетел незаметно, а рано утром Саймона разбудил Роджерс. Увидев помятое лицо Эндина, его халат и остатки завтрака на сервировочном столике он ехидно спросил: