– Лёшка, – тихонько позвали с соседней койки, – Лёш, ты спишь?

– Да, – глядя вполглаза на кусок обоев, прикрывавший на стене старые газеты, еле слышно ответил Ухватов.

– Лёх, вставать надо, слышь, бригадир уже поднялся! – голос Сашка, товарища по работе и просто соседа по здешнему житью, стал громче, – Давай, чайку сообрази покрепче, а то, после вчерашнего, что-то кошки во рту уж больно сильно нагадили!

Сашка Сурьменок по происхождению был выходцем откуда-то с европейского юга, об этом говорила его заковыристая фамилия, которую он произносил по-своему, и она в его устах звучала вначале, как строгий химический элемент из периодической таблицы Менделеева, а в конце, – хлёстко обрывалась обыкновенным малороссийским окончанием – Сурьманюк. Его привычка в разговоре перечёркивать накрест древнюю Глаголь, делая на её произношении ужасный акцент, выдавала в нём, скорее, жителя Черноземья, чем Украины, но, всё-таки, своё прозвище – «хохол» Сашка получил за характер, а не за «гыкание» и неудобопроизносимую фамилию. Говорил он по-русски хорошо, практически без акцента, правда, иногда, что-нибудь рассказывая, называл себя в третьем лице, не иначе как Саша Сурьманюк, чем порой вводил в заблуждение не одного только Лёшку, который поначалу начинал считать, что речь уже идёт о каком-то совершенно другом человеке, вроде Сашкиного земляка или родственника. Здесь, на далёком азиатском севере, Сашка, нисколечко не тоскуя по ласковому южному солнцу, чувствовал себя вполне сносно, и временами, на удивление тяжело переносившего местный климат Лёшки, даже очень комфортно.

Гакнувшее на всю комнату Сашкино «нагадили» густо повисло в комнате и Лёшка, почувствовав, что всё вот-вот может начаться снова, быстро прикусил нижнюю губу и осторожно, как можно медленней, потянул сквозь зубы воздух. Резкая боль вскинулась и прогнала тошноту прочь. Лёшка с облегчением выдохнул и подумал: «Ну вот, начинается этот длинный и мучительный день. Жить уже до невозможности неохота, а помирать – сил совсем нету. Что делать?»

– Лёха, тебе, чё, совсем плохо? – Сашок заворочался под одеялом, словно медведь в берлоге. Под ним, тут же, прося пощады, ржаво заскулила проволочная сетка кровати.

Сашка, широко и громко зевнув, стал медленно поднимать своё крупное тело на уже целиком застонавшей кровати. Прошла целая вечность, за которую старая кровать успела на все лады исполнить долгую симфонию своей нелёгкой в прошлом жизни, прежде чем крупное Сашкино тело, поднявшись, приняло вертикальное положение, и в комнате, наконец-то, наступило долгожданное временное затишье.

– Эх, кто бы водички подал… – нарушив хрупкую тишину, расстроено произнёс Сашок и, оглядев унылое собрание порожней посуды на столе, трагически добавил, – Вот, была бы мамка рядом, она бы точно подала… Ты живой там, Лёха, или совсем неживой?

– М-м-м…

– Понятно, я и сам бы сейчас причастился, да, по ходу, у нас и вода закончилась. Эх, ма, – Сашка громко хлопнул в ладоши, – была б денег тьма!..

– Завязывай, в уши стрелять спозаранку! – поморщился Лёшка, – Ну, вот, зачем тебе здесь столько много денег?

– Дурацкий вопрос, зачем! Знамо дело, на Материк уехать отсюда с ними, а там… – Сашка мечтательно закатил глаза и поскрёб футболку на груди, – а там… эх, ма, что там! – махнул рукой, – Вставай, пора заправиться и за работу!

– А когда деньги закончатся, куда подашься?

– Понятное дело, сюда, куда же ещё…

– Так зима же скоро?

– Ну, после зимы вернусь, мне же хватит денег на зиму, а весной – обратно вернусь, по последнему снегу…

– Бугор говорит, что на будущий год здесь будет нечего делать, – последний пароход нагрузят, а остальное пусть пропадает тут, – Лёшка уже сидел на кровати и косил глаза на свою перевязанную платком ступню.