Каждый раз, выходя из магазина, Сашка чувствовала себя измождённой. Ещё бы! Ведь это именно она регулярно покупала тут плоскую фляжку «Тичерса», баночку красной икры и сигареты. Никогда не угадывая с кассой.

Пока те доставляли, передавали и переговаривались, Сашку кто-нибудь непременно больно толкал в зад гружёной телегой с тушёнкой и стиральным порошком. Или просто – локтём в бок.

«Почему они всё время должны быть плечом к плечу? Ненавидят друг друга, но сближаются до плотного физического контакта? Что за люди?»

[– Я кинестетик, понимаете, Александра?

– А я – всё сразу, понимаете?

– Это вы должны меня понимать. Я у вас на приёме и плачу вам деньги.

– Как кинестетик кинестетика, вы должны меня понять как никто другой – мне неприятны ваши деньги. На ощупь. Как визуалу, вы мне неприятны на вид. Как аудиалу – на слух. Вы отвратительны всем моим пяти чувствам: попробуй я вас на вкус, меня бы стошнило; а пахнете вы средней паршивости одеколоном, не спасающим от крайне неприятного запаха вашего тела. Нет, не немытого тела, а просто – ваш собственный запах. И особенно, поверьте, вы неприятны шестому. Моё шестое чувство испытывает гадливость, воспринимая вас светящимся яйцом. Тухлым. Что можно изменить в тухлом светящемся яйце?

– А, понимаю! Это уже часть терапии…

– Вам решать…]

Как раз сегодня вечером Сашку втолкнули в личное пространство к «мировой бабке», стоявшей к кассе с очередными ста граммами какого-то «деликатеса». Сашка от ужаса даже зажмурилась. Но – нет. Старуха хорошо пахла. И не ударила Сашку током. И не покусала. А одобрительно улыбнулась.

– Вы недавно живёте в этом убогом доме, юная леди? – обратилась она к ней. – Я иногда вижу вас у второго подъезда. Если такая, как вы, здесь не живёт, то делать ей тут абсолютно нечего, не так ли?

Сашка кивнула сразу всему.

– Будет совсем невмоготу, заходите. Первый подъезд, второй этаж, третья квартира. Ефросинья Филипповна Югова.

– Спасибо! Обязательно зайду… А можно сегодня? Александра Александровна Ларионова, – искренне поблагодарила-напросилась-представилась Сашка, вынув руки из карманов. С этой старухой почему-то неудобно было разговаривать, пряча руки. А в очереди было неловко стоять в вызывающе недешёвом пиджаке и с пустыми руками. Бутылка, жестянка и сигареты – там. Не в руках.

Такие правила.

– Нет, дорогая. Сегодня я беседую с кладбищем! – величественно изрекла Ефросинья Филипповна. – Заходите завтра!

– Правда? – изумилась Сашка. – Я тоже с ним беседую. Не со всем, конечно. Только с некоторыми. У меня даже есть любимый покойник.

– Вот завтра вечером милости прошу. Поболтаем.

Сашка покинула личное пространство старухи.

Очередь дружно сливается в негласном порыве осуждения.

Не такие.

– Вы любите сёмгу, Ефросинья Филипповна? – на прощание интересуется Сашка.

– Да, деточка. Под сто грамм – с удовольствием!

Второй подъезд, седьмой этаж, входная дверь. За дверью человек Сашкиной комплекции – рост один метр семьдесят сантиметров, вес – пятьдесят килограмм – может более-менее комфортно снять пальто и обувь. Наверняка где-нибудь в чертежах эта первая пядь жилища гордо именуется «холлом», на крайний случай – «коридором». А по факту дореволюционных привычек являлась (и является) «прихожей». Для прохожих, пришлых, проходимцев… да для кого угодно. Только не для хозяина.

Такие правила.

Сразу слева – совмещённый санузел.

«Как они втыкаются в унитаз, если и тебе, в буквальном смысле, приходится туго?»

Прямо – кухня.

«Размером с дачный камин Сергея Валентиновича…»

Справа – комната.

«Куда меньше Вовкиной гардеробной…»

И насквозь у всех во все стороны – стены, стены, стены… И двери. Множество дверей, ведущих в одно и то же.