– Вы чувствовали умственное превосходство над мужем?

– Вовсе нет. Я просто понимала, какое это ленивое и никчемное существо. Впрочем, то же самое можно сказать о большинстве мужчин.

– Возможно, но разве умно было постоянно попрекать мужа, делать ему замечания в присутствии посторонних людей. Вряд ли это могло привести к укреплению брака.

– Он получал лишь то, что заслуживал.

– Егор так не считал. В разговоре со мной он подчеркивал, что вы сознательно его унижаете. Складывалось впечатление, что вы его просто ненавидите.

– Скорее, он ненавидел меня.

– Ошибаетесь. Мне показалось, он любил вас.

Она горько смеется: ей понятен скрытый смысл моих слов, но она не готова принять их на веру.

– Так любил, что не смог расстаться со мной даже на том свете? – Я чувствую ее возмущение. – Надумал прихватить с собой жену?

– Не знаю, но я ощущал, что ему не все равно. Меньше всего это напоминало равнодушие.

– Замечательно, когда мужчина заказывает женщину от избытка любви. Никакой другой характеристики уже не нужно. Скажите, как дорого обошлись Егору ваши услуги?

– Не могу сказать – коммерческая тайна!

– Итак, он заплатил кучу денег неизвестному человеку, зная, что умирает. Он представлял себе, во сколько обойдутся его похороны? На что я буду жить?

– Ваш муж не ломал над этим голову, его интересовало только свершение правосудия.

– Действительно, зачем забивать голову такими мелочами, как, например, то, чем будет питаться его сын?

– Это отдельная тема. О мальчике должны были позаботиться родители Егора. Он не сомневался, что вы настраиваете сына против него.

– Послушайте, мне совсем не хотелось, чтобы ребенок вырос таким же бесхребетным, как его отец.

Поселившийся в ее взгляде страх скукожился до размеров пылинки, уступив место убежденности в собственной правоте. Нельзя позволить ей остаться в таком состоянии, и я обрываю диалог:

– Пожалуй, мы слишком разговорились.

– Это плохо? – с вызовом спрашивает она.

– Нет, не плохо, но не нужно забывать, что работа у меня сдельная, а не почасовая.

– Вы так спокойно об этом говорите.

– Привык. Без сарказма в нашем ремесле делать нечего. – Я беру ее под локоть и подталкиваю, принуждая выйти из оградки. – Придется нам прогуляться в более удобное место.

Она бледнеет, понимая, куда мы направляемся. Хватается рукой за один из металлических прутьев оградки. Мой нож рассекает воздух всего в сантиметре от ее пальцев, заставляя женщину вскрикнуть. К ней вновь возвращается страх.

– Советую не сопротивляться. – Мой голос спокоен и убедителен. – Иначе расстанетесь со своими пальчиками.

Теперь она покорно вышагивает рядом со мной по узкой дорожке, ведущей вглубь участка. Ощущаю, как дрожит ее локоть. Неожиданно незнакомка останавливается: в нескольких десятках метров от нас меж могилами молчит согбенная фигура, плохо различимая в сумраке дождливого утра. Бомж. Я улыбаюсь своей спутнице:

– Можете обратиться к нему за спасением.

– И это поможет? – Ее ирония на фоне смертельного испуга мне нравится.

– Нет, местная публика очень осторожна. Бомж может проследить за нами, но вмешиваться не станет.

– И все же я попробую. – Она набирает в легкие воздуха, собираясь крикнуть. Зажимаю ее рот ладонью.

– Глупо! Играете мне на руку: проследив за нами, он дождется моего ухода, а затем займется вами, вернее, вашим бездыханным телом.

Ее глаза наполняются ужасом. Она задает вопрос, заранее зная ответ:

– Чем он со мной займется?

– Тем, чего давно лишен, – любовью. Это снимет с меня всякие подозрения.

Мы приходим, наконец, туда, где по моей версии должно свершиться возмездие, а по мнению незнакомки – акт вопиющей несправедливости. Самодельным ключом открываю дверь в полуслепое каменное строение, скрывающее понижающий трансформатор. В помещении сухо и достаточно тепло, низкое гудение, идущее из-за решетки, отгородившей половину комнаты, звучит успокаивающе. Света, просочившегося сквозь вентиляционную решетку, недостаточно, зажигаю принесенную с собой свечу.