Сторона обвинения попросила меня подготовить отчет, где сообщалось бы лишь о том, способен ли был этот молодой человек сформировать намерение убить (притом что на самом деле он фактически совершил убийство): отвечать на другие вопросы мне не требовалось. Представитель обвинения, видный юрист, имеющий звание королевского адвоката[4], признался мне, что мой отчет – самый краткий из всех, какие ему доводилось читать. И я не думаю, что с его стороны это было критическое замечание (во всяком случае я сам себя в этом пытаюсь уверить). Я написал примерно следующее:

«Тот факт, что обвиняемый дважды поднялся по лестнице и жестоко избил единственного человека в здании, на которого он затаил обиду, позволяет предположить, что он был способен сформировать намерение убить».

Действительно ли он совершил убийство? Отвечать на этот вопрос, конечно, полагалось не мне, а суду.

Я присутствовал на процессе – лишь для того, чтобы в случае необходимости дать ответ на выступление эксперта, привлеченного стороной защиты. В попытке доказать, что обвиняемый не вполне отвечал за свои действия, защита пригласила одного выдающегося преподавателя, всю жизнь изучавшего психопатов и психопатию.

Согласно английским законам, всякий человек считается вменяемым и обладающим полным контролем над своими умственными и физическими способностями, пока не доказано обратное (в результате взвешивания вероятностей). Так что бремя доказывания лежит на защите: это она должна доказать, что в момент совершения преступления обвиняемый не владел собой. Сторона обвинения не должна ничего доказывать – даже то, что у обвиняемого был какой-то мотив, хотя ей часто идет на пользу умение доказать это в суде. Преступление без мотива вызывает подозрения в сумасшествии обвиняемого, но в делах об убийстве мотивы обычно вполне очевидны.

И вот профессор занял место для выступлений свидетелей. Он производил внушительное впечатление – высокий, подтянутый, уверенный. Пока он давал основные показания (то есть когда ему задавал вопросы адвокат, пригласивший его), все шло хорошо. Профессор сумел пространно изложить свое мнение без всяких противоречий. (Первым делом он, впрочем, сообщил о своих ученых званиях и степенях, об опыте, исследованиях, о публикациях. Все это весьма впечатляло.)

Но все рассыпалось на стадии перекрестного допроса. Спокойно, без всяких внешних признаков враждебности обвинитель сокрушил его за какие-нибудь две-три минуты.

– Если я правильно вас понял, профессор, вы утверждаете, что обвиняемый – психопат, что психопатия – состояние врожденное, а следовательно, ответственность обвиняемого меньше?

– Да, это верно.

– Каковы доказательства в пользу того, что он психопат?

– Его преступление – это преступление психопата.

– А помимо его преступления?

Профессор замялся. Видно было, что он пришел в некоторое замешательство из-за того, что в его словах усомнились. Тут я понял: он либо невнимательно изучал материалы дела, либо не обследовал обвиняемого. Не было никаких свидетельств того, что прежде обвиняемый совершал насильственные действия, – и того, что он обладает какими-либо определяющими характеристиками, свойственными психопатам.

После неловкого молчания (казалось, оно длится целую вечность; эту долгую паузу я провел с закрытыми глазами) обвинитель продолжал:

– Таких свидетельств нет, верно? По сути, вы утверждаете: мы знаем, что он психопат, исходя из того, что он совершил, а совершил он это, поскольку он психопат.