В начальной школе многое зависит от успехов в учебе. Если все складывается хорошо, домашний ребенок становится любимчиком учителя и продолжает развиваться как бы в скорлупе отношений, напоминающих семейные. В частных школах, куда родители отдают своих детей, полагая, что тем в обычном коллективе будет не по себе, такой стиль отношений специально культивируется. Если же успехи сомнительны или вовсе недосягаемы, а система и среда не склонны к поблажкам, школа оправдывает уже впитавшиеся тревожные опасения. Дети стремятся инстинктивно сохранить примат семьи в оценке внешних значений, что только усугубляет отчуждение. В обычной школе учитель не может допустить главенства родительского мнения над своим, даже если бы этого хотел. В глазах остальных он – власть. Он уберегает от когнитивного диссонанса. Он не может быть не прав. У тех же, кто хотя бы исподтишка ориентируется на родителей, зреет чувство скрытого превосходства над системой. Тот зародыш позиции отщепенца, который в дальнейшем позволит скептически относиться к ожиданиям со стороны общества и государства. Пока все это выглядит как обидчивость и упрямство, не лишенные ипохондрической окраски (стремления склонить ситуацию в свою пользу, изображая болезнь). Как известно, «маменькины сынки» часто бывают симулянтами.

В отроческом возрасте индуцированная родителями невротическая предрасположенность обрушивается на них самих. Пренебрежительное отношение к системе (за счет прочного тыла) с готовностью конфликтовать с учителями и тревожное – к среде, где воображаемые страхи становятся вполне реальными, резко сузили возможность занять достойное положение в обществе. А это одна из основополагающих потребностей возрастной психологии. Вынужденные сидеть в «экологической нише» семьи, дети привычно ждут, что та возьмет на себя их проблемы, а она уже не в состоянии это сделать. Общение с родителями начинает напоминать отшельничество. И многие идут на это, лишь бы уберечь детей от испытаний реальной жизни подольше. В моей экспертной практике был случай, когда родители гордились тем, что их 12-летний сын целый год изо дня в день сидел с отцом и лепил с ним крепость из пластилина, за что дали какую-то премию. Когда же повзрослевший подросток оказался в совершенно нелепой криминальной ситуации из-за своей потрясающей неопытности (речь шла об убийстве), мать никак не могла понять, что плохого в том, что ребенка ограждали от дурных уличных примеров.

Естественно, столь эксвизитный случай явно нетипичен по результату, но как выразитель тенденции вполне соответствует психологии воспитания в изоляции. В душе отрока появляется и нарастает то, что в англоязычной психологии называют термином splitting (утрату эмоционального интереса к реальным впечатлениям, перенос эмоций в воображение, замену общепринятых смыслов на индивидуально значимые). В отличие от shisis, где ведущую роль играет патогенез, здесь речь идет исключительно о способе защитного поведения на неправильное воспитание. Так закрепляется позиция отщепенца. А поскольку за пределы семьи выйти становится все труднее, родители из потребителей, паразитирующих на детских эмоциях, превращаются в доноров, а дети – в требовательных эгоистов, ревностно следящих за тем, чтобы те не расходовали свои чувства на стороне.

В подростковом возрасте перенос локуса контроля внутрь личности и отрыв самооценки от уровня притязаний с готовностью истолковывать небрежное отношение к себе со стороны окружающих как враждебное завершает свое формирование. Реакция эмансипации, будучи не в силах вырваться за пределы «экологической ниши», направлена на укрепление ролей-статусов. Роли-функции, маневрировать которыми нет навыка, игнорируются как малозначимые («я такой – какой есть и отстаньте от меня»). Роли-принципы, лишенные первой линии обороны, оказываются уязвимы, что заставляет выстраивать дополнительные редуты из снобизма. Материала хрупкого, но легкодоступного. А поскольку потребность в социальных экспериментах все-таки подогревается спонтанностью, «домашние дети» могут оказаться наивно доверчивыми или безрассудно смелыми (от незнания) в чуждой по духу и враждебно настроенной среде. Понятно, что первые же столкновения с безжалостной и целесообразной жизнью заставляют большинство из них возвращаться в обстановку привычной социальной изоляции. И семье приходится становиться ареной приобретения опыта межличностных столкновений. Недостаткам близких людей придается слишком большое значение, а на утрясание конфликтов с ними уходит очень много сил. Бесконечное самокопание и внутрисемейная рефлексия закладывает прочный фундамент отчуждения в отношениях с людьми, не утратившими здравого смысла в оценке масштабов жизненного пространства и склонных воспринимать подобную драматизацию как занятие мелкое и ненужное. Став взрослыми, люди, выросшие в обстановке семейной изоляции, сохраняя о себе благоприятное мнение и даже излишне самоуверенные в привычном кругу, зачастую оказываются некстати в обычной жизни, где никто не хочет принимать их соответственно притязаниям.