При этом увеличении половой потребности экстрагенитальной эротике причитается исключительная важность. Ведь она позволяет далеко идущее повышение сексуальности и всех таких важных для культуры возможностей сублимации настолько, чтобы возбужденная чувственность губительно не хватила через край[41]. Достаточно вспомнить состояние нравов в период распада Рима. В ту эпоху существовало только одно сексуальное задействование, генитальное, и никакого другого отвлечения для него, кроме как в распутных оргиях. Напротив, эротика кожи, слизистой и мышц современных людей действует как своего рода лейденская банка. Она позволяет накапливать большое количество сексуальности, не становясь при этом необузданной. Уже потому, что она аутоэротична, и поэтому намного лучше пригодна для сублимации. Тот, кто проследит половое влечение человека, не сможет уйти от познания, что временем сильнейшей и могущественнейшей сублимации является время аутоэротики. Генитальное задействование оставляет мало места одухотворению. После совершенной зрелости, когда для любви требуется партнер, она из-за этого становится альтруистичной, хотя, конечно, в первую очередь, и у большинства вообще, она таковая только для них и, в крайнем случае, для семьи. Если, напротив, экстрагенитальная сексуальность затрагивает только собственную персону, то ее сублимация создает ряд очень мощных сил влечений. Тем самым, однако, она становится социально намного более ценной, чем та кажущаяся альтруистической, но ограниченная самим узким кругом[42].

Кожная и мышечная эротика имеет и другие преимущества. Ее потенциал намного выше, она интенсивнее застаивается, чем общая генитальная. И в то время как часть ее постоянно вновь подвергается сублимации, накапливается новая аутоэротика. Она до определенной степени делает человека независимым даже от естественного психологического использования половых органов и продлевает возможность его любовной жизни вверх и вниз, как в детство, так и в старческий возраст. Она позволяет женщине подождать с материнством, пока та не станет анатомически и психологически полностью способной к этому достижению, не отрекаясь до этих пор от так необходимой сексуальности. Сейчас нетрудно увидеть, как значимо то, что сексуальность не является чем-то простым, не ограничивается органами размножения, а таит неисчерпаемые источники удовольствия в экстрагенитальной эротике. В этом смысле сбрасывание волосяного покрова, свойственного еще нашим непосредственным звериным предкам, является условием культурного прогресса, подобно тому, как увеличивающаяся эротика слизистой развивает артикулированную речь – чисто человеческое приобретение.

Наконец, хотелось бы еще настоятельно подчеркнуть, что я не изложил весь мой материал исчерпывающе. Часть я пока удержал, чтобы использовать в качестве основы для отображения садистически-мазохистического комплекса в последующей статье. Здесь я хочу лишь кратко сообщить еще три соответствующих случая из своей психоаналитической практики, поскольку они пригодны для освещения экстрагенитальной эротики.

51-летняя истеричка, из ее бесчисленных жалоб выделю только важные для настоящей статьи. Цитирую по стенографическим записям психоанализа, по возможности используя слова самой пациентки:

«Детьми мы охотно позволяли щекотать себя либо в ладошку, либо во внутреннюю (радиальную) сторону предплечья, что доставляло нам особенное чувство удовольствия. Обычно мы, братья и сестры, делали так друг другу, и мне всегда очень хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Мы также щекотали друг другу подошвы, но не выдерживали этого и начинали дико отбиваться. Подобным образом чувствительной я была под мышками и на шее, там я тоже не выносила щекотания. Напротив, я сама часто щекотала себя вокруг груди, особенно на сосках, где я была чувствительнее, и по бокам живота. На обоих участках это было прямо-таки приятное чувство. Когда щекотали пятки, мы так много смеялись, что бабушка замечала: “Так можно до смерти досмеяться!” Мы также очень любили щекотать друг другу спины, а потом, когда становилось совсем невмоготу, царапались. От зуда мы испытывали чувства сильного удовольствия. Тогда невозможно было остановиться, хотелось продолжать и продолжать. Другим это уже становилось неприятно, и мне приходилось снова и снова подбадривать: “еще немножко!”»