– В четвертую камеру её, – сказал он придвинувшимся констеблям. И на мою шутку не отреагировал. Ну и ладно, куда ему понять? Вряд ли здесь был Болливуд.

– Но в четвертой… – начал мужчина в явно форменном сюртуке с блестящими пуговицами в один ряд.

– Именно, – непонятно заявил некромант.

Их возня меня уже не интересовала.

Я реально валилась с ног.

Доползла до той самой камеры, мимолетно убедившись, что тюрьма здесь вполне чистая и сухая, и как только мне открыли решетку, взобралась на ближайшую койку и выключилась.

Не знаю, сколько я спала.

Минуту, час, два?

Но что-то меня разбудило. И явно не утром: освещение оставалось все таким же зыбким от слабых фонарей в коридоре. А я все так же хотела спать. Только вот ощущение опасности и какой-то слишком неправильный звук заставил меня очнуться.

Я привстала со своей койки и тут же с писком вжалась в стенку, потому что на меня из темного угла смотрели… глаза.

Такие светя-ящиеся… жу-уткие…

Волна адреналина временно смыла всякую сонливость, вот только сообразить, что делать дальше я не смогла – не хватало вводных.

Орать и звать на помощь?

А вдруг оно просто… смотрит. Проснулось и боится меня… а может наоборот, хочет сожрать? Но я с одним пожирателем ошиблась уже.

Лучше не шевелиться? Чтобы не провоцировать? Ведь хороших вряд ли в камеру посадят. С другой стороны, меня же посадили…

Все эти мысли пронеслись в голове за пару секунд и их хватило, чтобы обладатель светящихся глазок  мало того что смотреть не перестал, так еще и всхлипывать и тяжело дышать начал.

Нет не так… ДЫШАТЬ.

И попискивать. Как датчики у бомбы в фильме пищат.

А потом всполохи от этих глаз побежали  и… длинный всхлип раздался.

Я покосилась на решетку – далеко ли – и спросила чуть нервно, чтобы отвлечь:

– Ты там чего?

– Кошмар… – откликнулось очередное «оно» моей жизни, хныкая. И заискрило еще больше.

Так, хотя бы разумное.

Может договориться сможем?

– В смысле? Мой кошмар? – я пересела аккуратно на краешек лавки, на случай, если не договоримся.

– Присни-ился…

– Ну… с каждым бывает… – сказала неуверенно.

– Только я из-за этого… взрыва-аюсь.

Взрываюсь?

Это же иносказательно?

«Оно» стало искрить еще больше, обретая, наконец, форму и контуры – вполне человекоподобные и маленькие – и освещая собой противоположную койку и стенку. И разрыдалась.

Господи, а если и правда рванет сейчас?

Куда я там добегу, от этого недофеникса…

Я действовала то ли на инстинктах, то ли на опыте, то ли на обычной бабской жалостливости. Бросилась к неизвестному-и-готовому-взорваться, рухнула перед ним на колени и сказала уверенно, четко и спокойно:

– Дышишь? Вот и дыши. Вдох-выдох. Вдох-выдох. На счет ра-аз – вдох. На счет два-а  – выдох.  Давай, вместе со мной дышим… Медленно, а не глубоко.

Глаза пушистого человечка сделались ещё больше и круглее, от удивления, наверное, но дышать он начал вместе со мной.

– А теперь ножки на пол поставь. И дышать не забывай. Вдох-выдох. Во-от. Чувствуй ногами пол. Прям дави на него – вот какой ты, настоящий, тяжёлый, никуда не двигающийся. И пол под тобой устойчивый, надёжный…

Кажется, я делала то, что нужно. Потому что искр поменьше сделалось, а дыхание – глубже.

– Можно тебя за руку взять? Не обожгусь?

Сам вцепился. Почему-то теперь мне казалось, что мальчик. А когда я его обняла, осознав, что все эти всполохи имели визуальный эффект, но не обжигали – вообще на руки забрался. Размером с пятилетнего ребёнка, наверное, но пушистый. И приятный на ощупь.

Получив разрешение, я стала поглаживать его по спинке и голове, и гладила, пока он окончательно не расслабился и не успокоился.