Я высоко ценю исследования на клиническую тематику (особенно личностно-ориентированные и имеющие практическое применение, которые уравновешивают существовавший ранее перекос в сторону изучения краткосрочной директивной терапии конкретных симптомов) и прихожу в уныние, когда некоторые психоаналитики (включая Фрейда) преуменьшают важность научных исследований. Я в равной степени уважаю накопленную клиническую мудрость (Baltes, Gluck, & Kunzmann, 2002; Baum-Baicker, 2018; Baum-Baicker & Sisti, 2012; Sternberg, 2003) и рассматриваю психоанализ как глубокую бесценную традицию, одну из тех, чья сущность открывается нам в историях, сюжетах, метафорах, интуитивных догадках и субъективных впечатлениях. В мире, который все больше раскалывается на интеллектуальные «бункеры», изолированным сообществам трудно взаимодействовать друг с другом. Растущая пропасть между миром практикующих клиницистов и миром ученых (Shedler, 2015; Shedler & Aftab, 2020) угрожает здоровому равновесию и создает культуру непонимания и даже презрения.

Приведу один из примеров господствующего в наши дни дисбаланса. Когда практикующие специалисты представляют материалы для получения денежных средств в рамках программы повышения квалификации, Американская психологическая ассоциация разрешает им ссылаться только на научные работы, опубликованные за последние десять лет, как будто первоклассные труды, написанные более десяти лет назад, уже утратили свою ценность. (Это так же удивительно, как если бы спросили: «Неужели Герман Мелвилл не написал ничего посвежее?») Более того, требуется, чтобы среди «целей обучения» в этих заявках обязательно присутствовали достижения, поддающиеся измерению. Это требование привело к тому, что люди не могут использовать слово «учиться» применительно к целям, которые они указывают, чтобы получить кредит на образование.

Такой перекос и эмпирический энтузиазм всегда были свойственны американской психологии, которая до сих пор пытается доказать, что только экспериментально подтвержденное знание есть «подлинно научное». На самом деле это предубеждение временами приводит к тревожным последствиям (например, рекомендациям не обнимать своих детей, повсеместному широкомасштабному тестированию IQ, движению в поддержку евгеники). Печальных недоразумений можно было бы избежать, если бы безграничная вера в последнее слово науки уравновешивалась мудростью сообществ, имеющих накопленный годами опыт, в особенности тех, которые не обладают такими привилегиями и властью, как психологи, пропагандирующие новейшие интеллектуальные причуды.

В современной академической среде легко забыть, что идеи преданных своему делу выдающихся психологов (например, Блейлера о психотическом опыте, Винникотта об игре) могут оказаться для психотерапевта более полезными, чем последние научные разработки психологических лабораторий. Супервизия – такая область, где эмпирический опыт и накопленные клинические знания особенно важны. Как и психотерапия, супервизия – это искусство. Она должна быть основана на науке, но не ограничиваться лишь ею. Конечно, основу супервизии должны составлять фактические данные. Но, на мой взгляд, эти данные должны включать не только рандомизированные контролируемые исследования, но и багаж размышлений и наблюдений специалистов с многолетним опытом работы. Хорошо известно, что субъективные отчеты вызывают недоверие, что память ненадежна и на основании одного убедительного эпизода нельзя формулировать правило. Гораздо реже признается, что и объективные данные могут быть неверно интерпретированы, скомпрометированы или неправильно применены. В этой книге я стараюсь предложить супервизорам как открытия, сделанные экспериментальным путем, так и мудрость многих десятилетий коллективного опыта в искусстве наставничества.