Современный французский писатель Бернар Вербер говорил, что «понимают лишь те, кто хочет понять». Современная классическая психиатрия ярко демонстрирует неспособность (нежелание) в рамках традиционных мировоззренческих подходов преодолеть существующие кризисные явления, низкий уровень теоретических достижений и психиатрических практик. Во-первых, в ХХ веке психиатрия не приняла отношение к ментальным (психическим) явлениям как к чему-то невыразимому на языке естествознания и в итоге пришла к современной парадигме, в которой область ментального считается доступной для научного описания и для фармакологического воздействия. В 1879 г. в Лейпцигском университете создатель экспериментальной психологии Вильгельм Вундт объявил, что человек отныне не является духовным существом, он подобен животному или машине. Человек – тело.

С другой стороны, все психиатрические проблемы, в т.ч. очевидные нонсенсы, возникают там, где психическое, психическая деятельность начинает рассматриваться в контексте теории и методологии медицины как естественнонаучной дисциплины, там, где принципы соматической, организменной направленности переносятся на изучение душевно-духовных качеств человека.

Изначально психиатрия не являлась ни наукой, ни медициной. По своим функциям она выполняла роль наблюдения, ухода, дисциплинарных практик и изоляции своих подопечных. После работ В. Гризингера, в 1845 году психиатрия, не имея научной базы, диагностических и лечебных функций, объявила о своей приверженности к медицине и получила статус дисциплины, занимающейся душевными болезнями. Диагностических методов тогда не существовало и в сферу своей ответственности психиатрия принимала любые нестандартные убеждения и поступки людей, которые связывались с нарушениями мозга. Ненормальность пациента как повод к изоляции определялась через внешнюю субъективную оценку врача-психиатра.

В процессе дальнейшего развития психиатрия предпринимала многочисленные попытки создания своей научной базы, относящейся к сущности психических расстройств, классификационным подходам, методологии познания психических явлений, а также к разработке методов лечения. В какой-то момент психиатрия перестала создавать новые знания. Предпочтение отдавалось использованию непроверенных, бездоказательных знаний, знаний, основанных на вере или псевдознаний. Постепенно эта тенденция превратилась в психиатрический канон – неизменную (консервативную), не поддающуюся пересмотру совокупность законов, норм и правил, охватывающей все аспекты психиатрии. При этом государство, призванное защищать интересы граждан, принимая Закон о психиатрической помощи, не требует от психиатрии доказательной базы диагнозов. За неопровержимую истину принимается любое голословное утверждение о том, что человек болен. Доказать ошибочность выставленного (часто произвольно надуманного) диагноза практически невозможно, законность приобретает любое заключение врача-психиатра, лишь бы оно шифровалось по критериям МКБ.

Тем не менее, исследования, проводимые в психиатрии, принято относить к научным исследованиям эмпирического типа. Научное познание – это вид познавательной деятельности, направленный на получение объективных, истинных знаний – научных фактов, не зависящих от человека. Научный факт – это то, что:

Содержит объективные знания о предмете, соответствует объективной действительности.

Добывается только научным путем.

Никогда не может быть опровергнуто.

Является исчерпывающим знанием о предмете.

Научный факт как некая эмпирическая реальность, лежащая в основе построения эмпирических или теоретических систем знаний, – это результат непосредственных наблюдений. Однако в психиатрии невозможность непосредственного наблюдения за интрапсихическими переживаниями не позволяет результаты обычного клинико-психопатологического исследования рассматривать как объективные клинические факты. Так, в обыденной психиатрической практике мы объясняем значение понятия, обозначающего тот или иной симптом, а не содержание психопатологических переживаний. Когда мы выявляем у больного бред, мы объясняем, почему эти высказывания рассматриваются как бред, а не как то, какие переживания он отражает и какова их логическая обоснованность. Объясняя, мы опираемся не на глубину своего собственного проникновения в переживания пациента, а на устоявшиеся взгляды. При этом множество определений одного и того же симптома не делают такие объяснения достоверными и точными. Поэтому все существующие определения бредовых идей и других психопатологических симптомов не являются объективной истиной и весьма приблизительно информируют нас о содержании истинных переживаний пациента, которые мы обозначаем как бред.