– Ты очень кровожаден. Признаться, я боюсь, – Лорел пустил волчком маленькую игрушечную юлу, лежавшую рядом с банкой с чернилами на самом краю стола, – Знаешь, какие люди самые опасные? – Дорвуд не ответил, так как знал, что сын ответа не ждет, – Добряки. Злых, скверных, ворчливых идиотов гораздо больше, но их можно не замечать, в конце концов, к ним можно даже привыкнуть. Вряд ли они могут удивить более, чем ожидаемая подлость. Но добряки… – Лорел взял бокал, наполнил его и обернул лицо к искрящейся дали, преодолев взглядом крутой спуск – опасный, каменистый, наполненный толпой голодных чаек, – Их по-женски мягкое сердце стремится обнять весь мир, но однажды к ним приходит осознание, что мир, к прискорбию, не отвечает им тем же. Некоторые по неразумию своему продолжают упорствовать в своей любви. Доброту их черпают ведрами, не заботясь о том, что она может когда-то закончиться. В конце концов колодец становится пуст, а душе растоптана и выжжена. Люди разочарованно машут руками и начинают искать другие колодцы, но что же делать его владельцу? Хорошо, если дело оканчивается злым, скверным, ворчливым характером… Но если нет… Не поворачивайся к ним спиной, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ярость такого добряка может расплавить даже самую прочную сталь. И тому, кого он настиг, не помогут даже сами Боги.

Что-то напугало чаек и те с криком покинули гнезда, накидываясь толпой на обидчика. С лоджии не было видать, кто этот отчаянный, решившийся полакомиться гладкими яйцами с голубым отливом. Чайки, гнездившиеся у скалы Отречения, имели самый свирепый характер. Они заклевывали свою жертву до смерти, принося птенцам куски свежего мяса. На этот раз мясо само пришло к пиршеству.

Лорел сделал большой глоток. Он обернулся спиной к отцу, который так и не произнес ни слова. Но в его молчании он услышал достаточно, взгляд отца прожигал бархатную ткань камзола и уже начинал обжигать кожу. Кронпринц сделал над собой усилие, чтобы остаться стоять на том же месте. В той же самой позе.

Шла четыреста третья весна от перемен Красного Моря.

Так началась война.

– Пойми, отец, Теллостос – мое дитя и другого у меня не будет, – Исбэль вспоминала эти слова каждый раз, когда за ее спиной скрывались высокие кованые ворота Аоэстреда. Она сказала их, когда в первый раз пришла просить пшеницу. Первый смолотый мешок отправился в бедный квартал Псового переулка.

С тех пор минуло семь весен и ровным счетом ничего не поменялось. Наверное, этими словами она себя прокляла, раз они стали такими пророческими, думала Исбэль. Хотя, можно ли проклясть еще раз и есть ли разница между одним проклятьем или сразу двумя?

– Все это глупые суеверия, – смеялся Касс, старший брат, он был старше всего на год, лицо его казалось бурым от веснушек, – Хочешь стать как Дебра? Она отказала трем лордам, а потом сбежала на тракт, потому что ей нагадали восточного принца. Ее отец так разозлился, что отдал за лысого кузена! – и вновь заливался смехом.

Целый лысый кузен, завидовала Исбэль, с руками, ногами, и совсем живой… Трудно оставаться прохладной к суевериям, когда идешь бок о бок с пересудами и одиночеством. Иногда Исбэль казалось, что она и не видела ничего иного – так как же ей не верить в суеверия? К тому же, Касс целовал свое копье каждый раз, когда отправлялся на охоту. Примета гласила, что поцелуй прибавлял точности броску, а кисти – подвижности. Исбэль относилась с недоверием к непостоянности брата.

– Ты настолько красива, моя дорогая сестрица, что зрячий может выжечь свой взор, а слепой – прозреть, – говорил Лорел, прохладный к богам и прохладный к приметам, – Наверное, есть в том высшая справедливость, что никто никогда не прикоснется к этой красоте.