Шурик был знаком с Карасевым, так сказать, визуально, на каком-то фуршете они стояли за столом рядом, брали закуски из одной тарелки, запивая шампанским из одной бутылки. Схомячив штук шесть пирожных и пару бутербродов, Карасев заарканил одинокую журналистку с коммерческой радиостанции и умчался с ней обсуждать проблемы творчества, прихватив с фуршетного стола пузырь коньяка.

– Ну как? – Витька, заметив расстроенного Шурика, прервал разговор с Карасевым.

– А никак, – обреченно махнул рукой тот.

– Бывает… Что поделать, брат? Забиты теплые места («Воскресенье»). Батискаф бабок не дает?

– Сам просит.

– И то и другое я видел не раз («Машина времени»). Не переживай («Секрет»). Возьми папироску, дерни винца («Агата Кристи»).

– Но это ж нелепица! Все равно, что самого себя разводить и самому себе забивать «стрелку».

– Гляжусь в тебя, Шурик, как в зеркало (Юрий Антонов).

Назад, в общагу, Шурик возвращался пешком. Для начала мая было жарковато.

Творческий путь журналиста Александра Тихомирова начинался в малотиражке «Красный монолит» новоблудского завода железобетонных конструкций. Газета освещала трудовые будни железных бетонщиков, расходясь тиражом в пятьсот экземпляров по территории предприятия. Слово «красный» в названии последнего было традиционным для эпохи социалистического реализма, но при этом имело красивую слезовыжи-мательную историю. Мемориальная доска, долгое время висевшая возле проходной, гласила, что на этом месте в 1905 году царская гвардия расстреляла мирных рабочих, выступивших против режима. В память о пролитой крови невинных трудящихся завод и назван красным. Автора текста сознательно либо по незнанию ввели в заблуждение. В девятьсот пятом году, кроме зловонных болот, в округе ничего примечательного не имелось. А если бы рабочих вдруг и занесло помитинговать в трясину, то царская гвардия только бы обрадовалась – сами утонут. Впрочем, сейчас про эту историческую неточность все позабыли, а доску как-то ночью свинтили бомжи и сдали в пункт приема цветных металлов.

Шурик трудился на «Красном монолите» с начала девяностых, устроившись как раз перед нашествием приватизации на родную землю. Биография его не была заляпана пятнами общественных язв, но и не претендовала на звание выдающейся. Из анкеты, аккуратно заполненной в отделе кадров, усматривалось, что пол у Шурика исключительно мужской, место рождения – поселок Малая Шушера Новоблудской области, читает и переводит английский со словарем, за рубежом родственников не имеет, в армии службу проходил. На заводе Шурик появился по зову сердца и приятеля отца – дяди Лени, посулившего молодому рабочему место в общежитии, квалифицированный труд и достойную заработную плату. Леонид Сергеевич возглавлял профсоюзный комитет «Монолита», активно защищая права некоторых членов трудового коллектива согласно имевшемуся у него списку.

Шурик-предложение принял, несмотря на то что родители имели собственный дом в Малой Шушере. Ведь поселок есть поселок. А Новоблудск, хоть и не Чикаго, но все ж город. К тому же душа просила свободы, которая прежде всего подразумевала отсутствие родительской опеки. Шурик был единственным ребенком в семье, двадцать семь лет назад мать родила его, не доносив пару месяцев. Больше детей она иметь, увы, не могла, и Шурик оказался последним мужчиной в роду. Отец всю жизнь шоферил на местном автобусе, мать сидела в поселковом узле связи, отправляя телеграммы. Окончив школу без похвальной грамоты, Александр Тихомиров отправился защищать воздушные рубежи Родины в рядах ракетных войск, а демобилизовавшись, принялся искать место под малошушерским солнцем, недельку пропьянствовав, как того требовал воинский обычай. Тут и подвернулся дядя Леня, земляк, заехавший как-то к отцу вспомнить юность. После четвертого пике на «Столичную» он похлопал сидевшего рядом Шурика по плечу и по-отечески произнес: