– Вот! Телефон ее, кстати, тут, на столе! – Валентин потрясал перед лицом Алексея Алексеевича аппаратом.

– Так… Тринадцать тридцать одна! Вот когда она мне звонила! Полтора часа назад! А теперь ищите сообщения от Аникеева!

Следователь взял у Михайлова аппарат, неловко потыкал в него толстыми пальцами, прочел эсэмэску, сдвинув натужно брови: – И в чем вы видите угрозу?

– Как?! Что значит, в чем? – Валентин обескураженно шлепнулся в кресло, «подкованное» колесиками, откатился на нем, будто отшатнувшись от туповатого дознавателя: – Вы не понимаете, что речь идет о войне?! Завотделом кинопоказа во всеуслышание объявляет войну новому коммерческому директору, которая стала бороться не на жизнь, а на смерть с чудовищными откатами, правящими бал в нашей редакции. Впрочем, как и во всей стране… Я, между прочим, тоже работаю на «Метеорит-ТВ»! Режиссером на эфире. И уж я-то всю подноготную финансовых афер, как мне представляла их Викча… Виктория Владимировна, готов поведать в любой, подчеркиваю – в любой инстанции! Я выведу этих убийц и казнокрадов на чистую… – И близнец яростно замахнулся.

– Валентин Владимирович, я уважаю, понимаю вашу боль, но… по-моему, абонент как раз выступает против войны: «Я не позволю подбрасывать червивое яблоко раздора и развязывать Троянскую войну!!!» Три восклицательных знака, между прочим. И потом… Это вряд ли можно вообще счесть угрозой жизни или здоровью. Да вообще непонятно, о чем речь! – Алексей Алексеевич уже порядком вспотел и грубо скинул куртку на диванчик, застеленный пестрым шелковистым покрывалом. Сам уселся рядом, будто провалился в гнездо, выстланное атласом, и изучал сообщения в телефоне, отведя руку от себя, как человек дальнозоркий.

– Так. Она пишет позавчера абоненту «Аникеев»: «В ваших ав… авгиевых конюшнях слишком смердит – одному Гераклу не справиться». И еще, позже: «Бойся данайцев, дары приносящих». Так. Что он ей отвечает? Смотрим входящие. Вот. Аникеев: «Икар, крылышки из воска тают быстро и непоправимо»

– Видите?! Прямая угроза! Чик-чик мы тебе крылышки, мол…

– Ну, не знаю. Какие-то упражнения в эрудиции. Это что-то из древней истории?

– Из древнегреческих мифов! – Михайлов будто плюнул в следователя фразой. И отвернулся. Что, мол, с неучем разговаривать…

– Хорошо, мы приобщим телефон к делу, как, впрочем, и компьютер. Сельванов! Коля! Если ты там закончил, то давай сюда! – заорал следователь эксперту, работающему в большой комнате. Компьютер, телефон, деловые бумаги Михайловой изъяли, и следователь решил, что пора поговорить с вдовцом.

Когда Епифанов вошел в спальню, где поверх покрывала на массивной кровати орехового дерева лежал Сверчков, то на мгновение оцепенел: «Господи, неужели еще один труп?» Анатолий Сергеевич лежал на спине, странно закинув голову и открыв рот. Но нет, мужчина повернулся к следователю, привстал.

– Ничего… Сердце немного прихватывает, но я прыснул нитроглицерин. Нормально сейчас. – Мужчина беспомощно откинулся на подушку.

– Лежите, не беспокойтесь. Если нет сил, то отложим разговор, Анатолий Сергеич.

– Нет-нет. Лучше сейчас. Спрашивайте. – Сверчков махнул рукой, чтоб Епифанов садился у туалетного столика с вычурными кривыми ножками. Следователь неуклюже бухнулся на пуфик.

– Что предшествовало… беде?

– Ничего особенного. Это и страшно, что ничего не предвещало… Я только сейчас понимаю, какой ад творился в душе у Вики. Она ВСЕ скрывала. Она все держала в себе, не хотела меня мучить.

– А что именно скрывала?

– Все! Еще боль не утихла после гибели дочери. Да это и не может утихнуть, но как-то мы преодолевали… – Анатолий Сергеевич прижал руки ко лбу, отрывисто задышал. Дознаватель только сейчас заметил на столике фотографию красивой рыжеволосой девушки, которая хохотала, закинув руки за голову. «Дочка. Похожа на мать. А глаза лучистые, в отца…»