Примерно так, наверное, рассуждал Лузов, прохаживаясь по парку. Телефон он намеренно оставил дома, чтобы немного «проветрить» свой мозг от бесконечного потока ненужной информации. Иногда ему казалось, что голова его взорвется под натиском этой ежедневной пошлости телевизора и интернета. Но он заблуждался, отрицая эту пошлость. «По сути своей человек – существо ищущее, – думалось ему. – Творческие, профессиональные, любовные искания сопровождают его всю жизнь. Душа его так и мечется, разрываемая в разные стороны многочисленными «так принято» и «так надо» Как замыленная лошадь, старается она гнать вперед, но шоры общественного мнения не дают ей оглядеться по сторонам и найти свой путь. Гедонизм учит слушать голос своей души, экзистенциализм – спокойно ожидать смерти, но концентрироваться на живительной силе существования, а я? Чему могу научить я? Философия – это искусство, и надо непременно быть гением, чтобы стать философом. А что я могу дать пресытившемуся миру, кроме шаблонных сюжетов и пары пьесок, подчиненных всем правилам драматургии, а оттого особенно безобразных?» Настроение у него было удрученное.

Тягучие мысли налипли, как мухи, слетевшиеся на мед. Лузов зашел в бар. Шесть шотов пролетели незаметно, еще сильнее раздразнив назойливых мух в голове. Стало подташнивать. Рома посмотрел на часы: половина седьмого. Что делал он весь этот день? Так и будет он задумываться над смыслом своего существования, тратя драгоценное время? Неужели так он и умрет, ничего не узнав окончательно? Стало холодно. Табак обжигает горло, смола въедается в зубы и пальцы. «Извините, здесь нельзя курить» – говорит пышная официантка, мило улыбаясь. Какой-то пьяный высокий парень с рябым лицом подбегает к ней сзади и шлепает по заднице. Лицо девушки гневно искривляется, но тут же насильно растягивается в ухмылке. Ей нельзя устраивать скандал. У нее нет денег и ей нужна работа. Столько всего таких официанток по всей Москве? А в России? Лузов бросает сигарету в пустой бокал и, пошатываясь, встает с места.

– Ты что себе позволяешь, подонок? – проговорил он, и все вокруг затрещало и зазвенело. – Извинись перед девушкой.

– Не надо, не надо, – пищит официантка и расставляет руки в стороны.

Мир накрывает зеленым облаком. Внутри этого скопления пахнет человеческим телом, лимоном, дешевым табаком. И пока ты внутри, вырастают за плечами огромные зеленые крылья. Лузов уже знаком с этим облаком, ведь он часто бывает пьян.

Теплая дорожка бежит вниз к подбородку, скатывается на воротничок белой футболки. Нога упирается во что-то мягкое, противное, горячее. Девушка продолжает противно пищать. Стоило ли заступаться за тебя, если ты такая противная! Лузов вытер нос рукавом, и по нему тотчас поплыли красные пятна. «Горячая еще кровь» – подумалось Роме. Охранники вытолкали его из заведения, и он приземлился на мокрый асфальт, радуясь, что наконец-то можно закурить…

К утру не осталось ничего, кроме бесцветной и пресной апатии. Несмотря на тучу, короной водрузившейся Роме на голову, день выдался солнечный. Август в разгаре.

Летом работы в «Эксперте» не убавлялось, и писать Лузову приходилось в том же темпе, что и весной. Только теперь на него стали чаще накатывать волны недовольства и разочарования. Отчего – он и сам не мог понять. Ему казалось, что главным его жизненным разочарованием был он сам. «Вот есть же успешные люди, которые способны вдохновить других. А я даже себя вдохновить не могу» – думал он, валяясь в прохладной кровати. Тело его все ломило, по швам трещала голова. После двадцати уже испытываешь все прелести похмелья… Подумав немного, он решил, что лучший выход – не вставать вообще. Так и лежать весь день, лежать всю жизнь и смотреть, как она проходит, и медленно, многозначительно и драматично провожать ее взглядом. «А потом – пролежни, остеохондроз, ожирение. Да пусть прямо и похоронят меня таким, вросшим в диван. Хоть чем-то запомнюсь».