– Но они ведь поубивают друг друга! – воскликнула Мари.

– Вряд ли, – улыбнулся Лузов. – Им это только в радость. Вообще в человеке намного больше от животного, чем он привык думать. Если вся жизнь превращается в карнавал и сумасшествие – контроля больше нет, мы неизбежно становимся дикими и самыми страшными хищниками или падальщиками. Не веришь?

Маша бросила на него свой хитрый взгляд. О, она как никто другой его понимает!

– Верю, – тихо ответила она.

Им приходилось почти кричать, чтобы слышать друг друга. Но вскоре они привыкли и к шуму, и к непрекращающемуся бешенству, и к постоянному перенапряжению голосовых связок.

– Однажды я даже хотел написать об этом, – со смехом сказал Лузов. – Но это так глупо. В жизни итак все больше и больше безумства, только успевай приходить в себя, а тут еще и литературу этим заражать – ну уж нет!

Мари засмеялась.

– Все равно – не ты, так кто-то другой заразит, вот увидишь.

– Что ж, тогда я начну писать о любви и рубить огромные гонорары. Ничего другого не остается, – проговорил Лузов и достал сигарету. Маленький длинный огонек вспыхнул у него между пальцев, погас, и воздух прорезала тонкая линия дыма. – Только не знаю, о чьей бы любви написать.

– О своей, конечно, – сказала Маша, и хитрая ухмылка нарисовалась на ее прекрасном живом лице. Лузов понял ее намек, но нисколько не обиделся.

– В таком случае это будет самая грустная история на свете. И начну я прямо с этих самых слов: «Это очень грустная история…» – молодые люди посмеялись. – Все-таки хотелось бы верить, что существует на свете настоящая любовь. Не такая, как моя к тебе.

Маша нахмурилась.

– В литературе нет ни слова о счастливой, «правильной» любви, – произнесла она, болтая ногами в воздухе. – Ты говорил, что искусство – это отражение жизни. А значит, и в жизни никакой любви не существует. Все это бред собачий, вот и все.

– Мари, нельзя жить с такими установками, ей-богу! О здоровой любви поэм не пишут. Любовь из книг – это лишь рефлексия, сублимация бесконечных страданий творческой души. Только и всего. В жизни все совсем иначе.

– Разве только ещё хуже. Выходит, ты насильно поддерживаешь свои страдания, чтобы оставаться литератором и творческой душой? – не без коварства спросила Маша.

– Вечно ты все передергиваешь! Я страдаю потому, что я литератор, а не для того, чтобы быть им. Я бы предпочёл офисную работу 5/2 по восемь часов в день, жену-хозяйку и штук пятнадцать детей, но не это. Однако я ни для чего больше негоден и не приспособлен. Усугубляет это дело ещё и мое нездоровое честолюбие.

– Хочешь купаться в лучах славы, как Пушкин? Слышала, он был тем ещё засранцем! – Мари звонко засмеялась, ее тонкий голосок застучал у Романа в ушах, он тоже улыбнулся.

– Не понимаю, почему все так привязались к этому кудрявому забулдыге, – иронично сказал Лузов. – Вечно его в пример ставят, хотя, как по мне, он из всех русских творцов наиболее далек от всего русского.

Маша насупилась, но спорить не стала. Она вообще не особо любила вступать в перепалки с мужчинами, даже если была права. Рано или поздно мудрый мужчина сам поймёт, что ошибался, ну а глупый – глупому тем более не имеет смысла что-либо доказывать. Литературу Мари любила с самого детства, всем казалось, что она вылезла из живота своей матери уже с томиком Толстого в руках. Однако со временем ее пыл поугас. Особенно, когда она познакомилась с Лузовым. Ещё с начальной школы все заметили за ним редкий талант. Ни у кого не было и тени сомнения, что ему суждено стать писателем. Учителя любили его и лелеяли его талант, как младенца в колыбели, стараясь создать все условия для того, чтобы он развился вовремя и правильно. По правде говоря, такое всеобщее внимание только раздражало Рому. Он-то никогда не считал себя особенным. Ему казалось, что все дети одинаковы и точно так же сочиняют истории, как и он. Ему так хотелось быть незаметным, сливаться с толпой, галдеть и орать с мальчишками во дворе. Но стоило ему один раз упасть лицом в грязь на футбольном поле, как к нему, словно коршун, тут же подлетала классная руководительница. Тому, кто, не дай бог, подставил ее «звездному мальчику» подножку, приходилось очень несладко еще минимум недели две. Можно вообразить, как знатно дарование Лузова отравляло ему жизнь. Одноклассники боялись брать его с собой в игру – вдруг снова этот обалдуй оступится, а им отвечать! Так и стали называть его «звездный мальчик» и все время обходили стороной. Хотя было бы несправедливо выбирать из яркой, насыщенной красками картины только серо-черные цвета. Так и в этом случае: стоит сказать, что сверстники все-таки гордились Лузовым. Он был неизменным претендентом на победу во всех творческих конкурсах, его ценили за вежливость и доброту. В старшей школе он обрел двух лучших друзей – Сашу и Ярика. Эта троица была неразлучна и вскоре начала творить полный беспредел. В выпускных классах Рома оторвался за все предыдущие годы мальчишеского забвения. О, теперь он позволил себе все! Об их проказах ходили целые истории и даже легенды. Будто бы кто-то слышал, как они втроем, одевшись во все черное, посреди совещания ворвались в кабинет директора и начали распевать матерные песни. Странно, но им действительно очень многое сходило с рук именно благодаря Лузову. Наконец-то пришла пора, когда его талант начал играть за него, а не против. Примерно в это же время в их класс перевелась Мария Агафонова. Девочку встретили довольно дружелюбно, но никто не ожидал, что она окажется настоящей красавицей.