Ну что за подлый прием!

– Землетрясение! – кричит Клоп, но я уже и сам догадался. Пытаюсь подняться и не могу, почва ходит ходуном, как будто она ковер, который выколачивают ударами снизу. Пересыпается черный лавовый песок, в горах грохочет, в лесу трещит и стонет, и на все эти звуки накладывается грозный гул, идущий, кажется, отовсюду. Солнце померкло. Оставил я попытки встать, потому что, если и встану, следующий толчок опять сбросит меня на землю, а это при моем весе удовольствие ниже среднего. Терплю, жду.

– Стихает вроде? – кричит с надеждой в голосе Кошмарик.

Какой-то миг и мне так казалось. Ага, жди! Тут только и началось. В ста шагах от нас лавовое поле встало дыбом, целый пласт поднялся вертикально, как торос. Со стороны речки земля разверзлась трещиной, и из нее с сумасшедшим ревом забил горячий гейзер. А толчки все сильнее. И тут – последний аккорд, до конца дней моих его не забуду. Страшный и долгий грохот, удар такой силы, что меня, лежачего, на метр вверх подбросило и все небо, без того мглистое, враз задернуло жутко клубящимися вихрями пыли.

– А-а-а! – затянул Кошмарик. Глаза в пол-лица, в них ужас текучий. Этого крика мне тоже вовек не забыть.

Сила толчков вроде на спад пошла. Рискнул я подняться на одно колено, огляделся сколько мог – и чуть не завопил точно так же.

Обрыва не стало. Рухнул он, рухнул во время землетрясения, уничтожив небывалый водопад и завалив тройку Папаши миллионами тонн базальта.

А заодно и Лаз.

Толчки еще не кончились, еще ворочалось под землей неведомое чудовище, понемногу слабело, но не желало успокоиться, а мы, перепрыгивая через только что открывшиеся расщелины, забыв усталость и пережитый ужас, уже бежали вверх по пологому лавовому склону – туда, в кромешную клубящуюся пыль, в буро-коричневый хаос разрушения и смерти. Каждый из нас понимал, что у наших товарищей, двинувшихся вдоль обрыва, не было ни единого шанса уцелеть, когда обрыв рухнул. Каждый понимал и то, что наши собственные шансы вернуться на Землю-1 отныне надо считать очень незначительными. И уж конечно, мы понимали, что спеши не спеши – ничего уже не исправишь и не переиграешь заново.

Но мы бежали.

Полное ее имя можно было бы с грехом пополам перевести на любой из человеческих языков как «Чрезмерно Любопытная, Которой Не Хватает Достаточного». Иногда имя обозначалось комбинацией звуков, но чаще и охотнее – характерной мыслеформой. Перевести мыслеформу в звук всегда означает потерять часть тонких смысловых оттенков. Звуки убоги.

Ее детеныш пяти месяцев от роду еще ничем не выделился и не имел пока имени. А ее Рой был просто Роем, точно таким же, как у любого разумного существа на Беспокойной.

Рой вел себя смирно. Пройдет еще немало времени, прежде чем одно из яичек, отложенных Маткой в кожистой сумке Хозяйки, получит химический сигнал развиться в новую матку, а не в рабочую особь и не в трутня. Тогда за Роем будет нужен глаз да глаз. Непросто управлять жужжащими слугами в период роения, хотя, казалось бы, для этого не надо ломать могучий инстинкт насекомых, достаточно лишь направить его в нужное русло. Слуги нуждаются в хозяине не меньше, чем хозяин в слугах. Увы, они глупы. Слуги нуждаются в постоянной заботе и постоянном управлении. Без хозяина Рой погибнет.

Хозяин без Роя – возможно, и нет, несмотря на все буйство Беспокойной. Разумное существо выживет и в одиночку, но разве речь идет только о выживании? Выжить способен и крылатый моллюск Фу, начисто лишенный мозга. Мыслящее существо нуждается в большем, гораздо большем.

Ночь она провела на Большом обрыве, найдя удобную полочку и узкую нишу для защиты от ветра. Разумеется, она не собиралась оставаться там на день. Умение предчувствовать землетрясения и некоторые другие стихийные бедствия чисто инстинктивно, ум лишь подсказывает пути отхода. Касаясь базальтовой скалы, она ощущала ее напряжение. Недра Беспокойной готовили очередной выплеск ярости. Все, кто чуял беду и мог уйти, уже вчера откочевали подальше от опасного места.