Однажды, почувствовав острую необходимость с кем-то поделиться, он обратился со своими мыслями к отцу. Хельг слушал внимательно, а когда Ингвар закончил, ответил ему так: «В нас с тобой немало общего, и всё-таки мы друг от друга сильно отличаемся… ответов на твои вопросы у меня нет. Найдется совет, хоть ты, по обыкновению, и сочтёшь его бесполезным. Глядя на чужих богов, помни, кто даёт в бою силу нам. Может быть, христианский Бог и хорош чем-то… для христиан, но для защиты они ищут наших мечей, а это многое значит. Христианский Бог в нашем деле без надобности, это Бог книжников, но не Бог воинов. Посему мы следуем завету предков и не ищем помощи у богов, которые позволяют себя распять».

Эти слова действительно не стали для Ингвара откровением, но глубоко врезались в память. Старый Хельг боялся, что иноверцы запутают сына и уведут от почитания богов предков, не зная, что Ингвар и так уже достаточно запутался. С детства он жил окружённый богами матери и отца, очень похожими, но всё же разными. Славянское в сердце юноши смешивалось с варяжским, что делало невозможным полное обращение ни к тому, ни к другому. Отсюда и происходили корни увлечения всем неизвестным и чужестранным. Смешение двух миров стало для Ингвара живым примером, сколь по-разному можно смотреть вокруг, сколько причин тому есть и сколь многое надо понять и почувствовать, чтобы объять мироздание целиком.

И вот, товар был распродан, непосредственного основания дел Ставроса с северянами не стало, и купец щедро расплатился с Хельгом. Ставрос знал, что удержать варягов на больший срок ему не под силу, но надеялся, что ярл выполнит одну его просьбу.

Просьба эта была об Ингваре, купец просил Хельга оставить ему сына в качестве телохранителя, хотя бы на время. Ставроса развлекали разговоры со смышлёным юношей, а его любознательность вкупе с суровой северной наружностью обещали превратить варяга в незаменимого помощника в торговле. Хельг от этого предложения наотрез отказался, сославшись на излишнюю молодость своего отпрыска, а Ингвар узнал об этом, лишь когда попутный ветер погнал их драккар в сторону устья Днепра. Новость эта повергла его в замешательство. С одной стороны, он почувствовал жгучее желание вернуться к шуму и тайнам ромейского города, а с другой, он понимал, что не готов оставить родителей, братьев, дружину. Да и правду сказать, сквозь восхищение древней столицей уже начала пробиваться тоска по дому: по крутым волховским берегам, по родным лицам, которых он уже больше года не видел, по багровым закатам на Нево-озере.

Поэтому он смиренно согласился с решением отца, лелея в душе надежду, что извилистые варяжские пути однажды вновь приведут их в этот удивительный город. С собой помимо многочисленных подарков Ставроса он увозил ещё один, который он подарил себе сам – украдкой вырванную страницу книги из библиотеки Николая. Он не удержался и сделал этот не вполне приличный жест, как бы подтверждая слова собеседников о собственной дикости. Однако, делая это, Ингвар твёрдо верил, что наступит день, когда он сможет самостоятельно понять значение написанного.

Теперь же этот листок, бережно сложенный вчетверо и упрятанный в непроницаемый кожаный мешок с железными спайками, висел у него на груди. До Константинополя – многие месяцы пути, они от него так же далеки, как и от дома, а вокруг совершенно неведомый край. Но в неведомом и прелесть, пусть иная, но в чём-то даже более притягательная, чем в уже известных ромейских землях.

Воспоминания смешались со снами, хотя гудящие ноги и не позволили в полной мере насладиться ни тем, ни другим. Ингвару показалось, что за время отдыха он и до двадцати-то не успел бы сосчитать, но на деле времени прошло куда больше – на небо уже влезла полная луна. Северяне сочли это за удачу: в совершенной темноте пробираться стало бы совсем невозможно.