Побрызгав напоследок площадку чистой водой из ведра, Ах заперся в сарайчике и, постанывая от холода, окатил себя из шлага, присоединённого к уличному крану. Всё его тело, казалось, съёжилось, и вместе с Аховым мозгом очень хотело выразить себя вульгарным криком и приседаниями на месте.

Но Ах, по-партизански воспитанный мамой, не дал себе воли расслабиться.

Растираясь полотенцем, он вальяжно вышел из сарайчика и, углядев чью-то могучую тень, пригнулся, скручивая мокрое полотенце в жгут.

– Да я это, Ах-ты, – раздался Адамов голос. Адам называл Аха «Ах-ты», ибо имени «Ах» не признавал. Ну а если кто хочет называться кличкой, – так тому и быть.

– Ты где был, дед, – спросил радостный Ах.

– Да внучка навещал, – ответил дед, – слышь, а у тебя ничего не найдётся?…

– Сидр, – сказал Ах, – ты же знаешь.

– Давай по чуть-чуть, а?

– Ну, давай, – сказал Ах, и сам ощущая желание насладиться насыщенным вкусом домашнего сидра, сохраняемого в холоде погреба.

– Ну как съездили, – спросил он, выпив уже вторую полную кружку в компании деда и проснувшегося щенка, забравшегося к нему на колени и периодически тыкавшегося холодным носом в запястье, отчего Аха до пяток пронизывало непередаваемое дрожание всех внутренностей.

– Ну как, внучка повидали, в зоопарк с маткой его сходили – сказал Адам. – Внучок подрос, подрос. Толстый только, – недовольно передёрнулся дед. – Толстый и невежливый. На матку шипит. Не слушается…

Ах молчал.

Он напрягся, поднимая тяжёлую бутыль, потревоженный щенок недовольно заворчал. Ах налил и деду и себе по полной кружке и, придерживая собаку, с трудом одной рукой умостил сидр на столе.

– А в зоопарке, слышь, – вдруг сказал пригорюнившийся Адам, – жираф помер.

– Как помер, – вскинулся Ах, – Федя помер? Ты что, дед, сдурел?

– Чего сдурел-то, – обиделся дед, – и ты тоже… невежливый… Бывай тогда, пойду я. Спасибо за хлеб, за соль.

Ах молча смотрел, как дед допивает сидр и уходит. Дверь Адамовой избы захлопнулась, а чуть позже погас и свет в окошках.

Ах мягко и осторожно поднял щенка и понёс на место. Щенки обретались каждый в своей клетке. Дверцы не закрывались, Ах просто прихлопывал их, когда щенки укладывались на ночь. Собачки были умные, хоть и своенравные. Аху удавалась дружба с ними. Каждое утро щенки самостоятельно выбирались из клеток и начинали богатый событиями день.

Непременно по нескольку раз они по очереди забирались Аху на руки и осторожно, пряча когти, как кошки, обнимали его шею, щекоча усами ухо.

Ах обязательно поглаживал щенячью спинку, а потом немножечко тискал, разминая лапки, бока, похлопывая по ножкам, и растирал тонкие, как лепестки, ушки, перебирая длинную шерсть. Массаж такой устраивал. Щенки млели. Иногда, если Аху приходилось делать что-то срочное, или Адам отвлекал его, щенок, принимая отсроченную ласку, съёживался в комочек и ворчал на низких тонах, когда Ах прижимал его к себе. Недовольство и любовь слышались Аху в этом ворчании.

Ах всегда долго переживал расставание с питомцами, но что делать, если у них находились новые друзья. И потом своя семья всё же лучше инкубатора, пусть и с папой во главе.

Аху иногда становилось стыдно, что торгует он щенками, но время проходило, и он успокаивался: в конце концов, щенки появлялись естественным путём, можно сказать, по любви, никто никого не принуждал к деторождению, ну так получалось, и всё!

Да и новые человеческие родители находились всё больше удачные, настоящие. Приезжая к Аху, они рассказывали ему, кто их рекомендует, и Ах всегда проверял эту информацию, а приехавшие оставались погостить на день, на два, и Аховы питомцы сами выбирали себе пап и мам, а то и братьев с сёстрами.