Иной раз думали, что уж не выживет. Но – выкарабкивался.

Пробовали мы каждый по-своему как-то тащить его – хлопотали, устраивали на работу. Все бесполезно: ибо работал он в лучшем случае до первой зарплаты. Хорошо, если еще с работы ничего еще не прихватит, а то выкупай его потом у работодателя за свои деньги.

Лера говорит: “это когда он с лестницы вниз головой упал – дураком сделался, а пьет от того, что делать нечего”, а мне кажется: это он водкой мозги себе уничтожил. Не знаю: кто прав, наверное, и то и другое, но, в общем, стал он среди нас вроде как пугало.

“Вот: говорю племяннику, просиживающему ночами за компьютерными играми, – не будешь учиться – будешь как Вадик”.

Обижается… А мне подумалось: вот живет человек от запоя к запою, ничего кроме отходов не производит, нет у него интересов, как нет в душе, да и в жизни ничего полезного или светлого.

Видимо, уже и не будет.

Для чего он существует? Зачем вот он живет и попросту коптит небо? И есть ли смысл в рождении человека, зарубившего свою жизнь в самом начале?

 Но вот приходит он как-то весь мокрый (чему не удивились), но от радости прямо светится.

“Я – говорит – девушку спас”.

– Да как же ты её спас-то?

– Ну просто. Она на озере купалась, июль – месяц жаркий, да тонуть стала.

А я там как раз сети ставил – ну и спас её.

– Молодец… Что же, она кричала: "спасите, помогите"?

– Нет, не кричала. Это всё в фильмах глупых ерунду показывают, будто когда человек тонет – громко кричит и по воде руками плещется.

В жизни никогда тонущий не будет руками по воде стучать, потому как сил у него на это уже нет, и кричать не сможет. Да и как ему кричать, если у него полный рот воды?

– Хм, да, действительно…

– Вот я увидел, что её силы оставляют, и не может вынырнуть, чтобы вдох нормальный сделать.

Ну, я – на весла, мигом к ней, за волосы её – и в лодку. Почти уж не дышала.

– Молодец.

– А ты что, правда, не знал когда человека спасать надо?

– Не знал, и не думал никогда об этом…

– Вот и компания её – те, что на берегу сидели, тоже даже не дёрнулись, когда она тонуть стала.

Видимо, такие же как ты – неучи!

А я спрашиваю его: так, с подковыркою:

– А как же она отблагодарила то тебя за такое своё спасение?

А он:

– Да ничего мне от нее не надо. Главное: будет жить, а это и есть для меня высшая радость.

“И родила Сына своего Первенца,

 и спеленала Его,

и положила Его в ясли”

(Евангелие от Луки, 2:7).

   Если идти вдоль обочины дороги и смотреть вниз: пробившиеся витиеватые травинки представляются будто маленькими деревьями, можно представить, что летишь над лесом на самолете, помечтать.

  Но сейчас зима. Заиндевели стекла, вьюжит, и мороз подгоняет домой запоздалых прохожих. Рождество.

– Папуся, ты куда собираешься?

– Я в церковь, на службу, милая.

– Ах да. А мне можно с тобой?

– Там очень холодно, и поздно уж, не надо. Лучше завтра с тобой на литургию сходим.

   Какое-то все-таки у нас все странное, неустроенное. Перенаселенный, унылый, неопрятный город, теперь еще эта зима: мороз, заметенные улицы, нормально ни проехать, ни пройти.

   Да и сам я весь какой-то непутевый: еще совсем немного, и вот она – старость, а ни заводов, ни пароходов у меня что-то никак не наблюдается.

Внутри храм полный-полный, не протиснуться, а у дверей снаружи никого – мороз.

Служит, как обычно, о. Сергий, изрядно уже постаревший:

– “Благословенно царство Отца и Сына, и Святого Духа …”

   Как быстро пролетает моя жизнь. Совсем еще недавно вроде бы стоял на этом самом месте, думал о своих экзаменах. Весь в мечтах, наивный, юный. И тоже было Рождество.

Когда открывают входную  дверь – холодный вихрь со снегом врывается внутрь чуть ли не до середины храма.