Работяг загнали во двор и поставили под конвоем перед арестантским домом. Кружился снег, время шло, слышно было, как в здании часы два раза отбили четверть, значит, прежде чем перед нами явилось начальство, мы мерзли во дворе не меньше получаса. Я с удивлением узнал пристава, с которого и началась моя здешняя эпопея, Кожин прошел вдоль строя, мазнул по мне взглядом и двинулся дальше, но запнулся, вернулся обратно и вгляделся в меня.

– Господин Скаммо! – надо сказать, что изумление в его голосе было неподдельным. – Как это вас угораздило?

– Жандармы избивали женщин, я пытался прекратить.

– Ну, знаете ли, вступаться за смутьянов…

– Женщин. Бить. Нельзя. – как можно тверже отчеканил я.

– Хм… Ждите. – И он двинулся в сторону группки полицейских чинов и штатских у дверей части.

Иван выслушал наш разговор и, простецки дернув меня за рукав, поинтересовался:

– Это кто?

– Пристав, знакомый.

– А что за фамилие – Скаммо? Чухонец?

– Нет, американец.

– Америка-анец, – удивленно протянул Иван, – а как же ты по-нашему так ловко болтаешь?

– Предки русские, – я был немногословен, потому как замерз, да и рубец от удара саднил немилосердно.

Кожин закончил свои разговоры, что-то приказал и махнул в мою сторону рукой городовому, который немедля выцепил меня из строя и повел в здание.

– Ну, бывай, американец, бог даст – свидимся!

– Бывай, Ваня.

В кабинете Николай Петрович, которого буквально месяц назад временно перевели в Рогожскую часть, выслушал мою версию событий и поинтересовался, сумел ли я тогда попасть к Зубатову.

– Так вы сами справьтесь у Сергея Васильевича, полагаю, телефон в части имеется?

Еще полчаса ушло на «телефонирование», во время которого полицейский врач обработал мне ссадину, после чего Кожин довольно сухо со мной попрощался, посадил на извозчика и отправил домой, где меня встретила Марта, а вскоре примчалась и Варвара, горевшая желанием вылечить меня вот прям щаз. Но для начала мне пришлось их успокаивать, потому как след от удара выглядел страшновато, так что в оборот они меня приняли несколько позже, а под конец после перевязки Варвара осталась на ночь, за явив, что я промерз и меня обязательно нужно согреть. Рубец этому, как выяснилось, не помешал.

Приключения мои попали в газеты, «Ведомости Московской городской полиции» сухо сообщали о беспорядках и о том, что «при разгоне смутьянов пострадал проходивший мимо инженер завода Бари», а всезнающий «Московский листок» прямо написал, что инженер Скамов пытался защитить женщину. Эта заметка, кстати, стала первым печатным появлением моей фамилии в «русской» форме.

На третий день Зубатов вызвал меня запиской на конспиративную квартиру, где мрачно выслушал мой отчет о происшествии, но к концу просветлел и заявил нечто вроде «не было счастья, да несчастье помогло» – дескать, теперь мое «социалистическое» реноме подтверждено делом.

Шеф московской охранки оказался прав – именно участие в свалке с жандармами стало для меня пропуском в революционное сообщество. Стоило мне появиться в библиотеке Белевских, как начались расспросы, охи и ахи, каждый считал своим долгом узнать детали непосредственно у меня, а потом «руку пожать и в глаза поглядеть, со значением». Наташа вообще, похоже, нарисовала себе образ героя на белом коне, а Савинков после моего рассказа пригласил на собрание «к нескольким товарищам».

Я вынырнул из воспоминаний к разговорам и шахматам с Болдыревым, так понемногу мы и докатили до первопрестольной и простились на Курском вокзале, он ехал дальше, в Питер, и просил, буде я окажусь в столице, непременно дать о себе знать, для чего оставил адрес.