– Я никогда никому этого не рассказывала. Даже мужу, царство ему небесное. Вы знаете, я даже рада, что это все случилось вчера. Я вдруг как в отпуске оказалась и… рыдала всю ночь. Сегодня аж дышать легче стало. Понимаете?

Вольский прекрасно все понимал, как и то, что эту аварию Ульяна «создала» себе сама – неосознанно, разумеется. Просто ни ее тело, ни психика больше не могли выносить того напряжения, в которое она себя вогнала. А вчера, когда она впервые кому-то (то есть ему, «неместному») выговорилась, ее броня словно дала трещину. И ей захотелось большего. Того самого отпуска, чтобы наконец расслабиться. Для человека, одержимого работой и связанного огромной ответственностью, болезнь – это, пожалуй, единственное «законное» основание, чтобы получить отдых. Точнее, разрешить его себе.

Бессознательное всегда за нас. Оно идет на поводу, но только до тех пор, пока мы не начинаем угрожать своей же системе. Как невидимая нянька, оно умеет усыпить, успокоить или, наоборот, подкинуть воспоминание, растревожить, чтобы обострить осознанность, заставить мобилизоваться. Вольский не понаслышке знал, насколько важно водить крепкую дружбу с подсознанием. Примеры его клиентов, как и его собственный, не раз доказывали, как важно вести работу над тем, чтобы сохранять контакт между сознанием и этой «всемогущей и всезнающей тьмой». Когда его клиент говорил, что не знает, чего хочет, не слышит себя, не понимает, кто он и куда ему дальше двигаться, Вольский понимал: речь шла именно о разрыве этого контакта. И, как «слесарь Потапов», он закатывал рукава и на ощупь, задавая вопросы, искал момент разрыва. Пока не находил.

– Тогда, на лестнице… это был Прохор. Я действительно держала в руке мобильный. Но не говорила, а листала фотографии. Уже подходила к лестнице, когда вдруг раздался этот шепот: «Сдохни!» В нем было столько затаенной злости. Я до сих пор слышу его во сне… Прохор толкнул скейт с такой силой, что он сбил меня, я потеряла равновесие и… по-ка-ти-лась…

Ульяна замерла на мгновение, возможно, задумавшись о потерянном малыше, и слезы полились из ее глаз. Впервые за долгое время она не сопротивлялась им, не таила, не прятала. Она даже не торопилась их вытирать – они просто текли-текли…

– Я его прикрыла. Думала, он будет благодарен, что избежал наказания и гнева отца. Даже не представляю, что бы тогда было… и представлять не хочу… Думала, эта тайна сделает нас как бы заговорщиками, сблизит, что ли. Ему ж было тогда тринадцать. Все эти фильмы про шпионов, ну, вы понимаете?

Ульяна глубоко вздохнула. Еще бы! носить в себе тайну почти пять лет. Для женщин это непросто, они – экстраверты, им важно выговариваться. Особенно о том, что причиняет боль.

Вольский прекрасно это понимал. Последствия загульно-бессонной ночи как рукой сняло. Он был сейчас в отличной рабочей форме. Помечал в блокноте ключевые моменты рассказа и свои наблюдения за ней самой. То, как она рассказывает, куда и на что смотрит. Во всем этом было не меньше информации о ней и той ситуации, чем в ее словах.

– Расскажите о матери Прохора. Ее отношениях с сыном. Все, что знаете…

Ульяна задумалась.

– Знаю я немного. Андрей, муж, к моему переезду убрал все их совместные фото и альбомы на чердак. Я узнала об этом случайно. Как-то Прохор обмолвился в очередном своем выпаде в мой адрес, что, мол, отец из-за меня вычеркнул мать даже из памяти. Потом я как-то решила прибраться на чердаке. Выкинуть старье или что-то еще… и нашла их. Что я могу сказать? Милая женщина… ничего особенного. На фото мы все милые и счастливые. Обычные фото, как у всех. Свадьба, путешествия, дни рождения. Ребенок родился, первые шаги…