– Не понимаю, – сбитый с толку Сергей действительно не мог понять манёвр собеседника. – Но я ведь этого Виртуоза и в глаза не видел!

Харлампиев взглянул на него чуть ли не с сочувствием:

– Понимаю. Но есть же другие. Мы за библиотекой давно наблюдаем. Среди тех, кто там бывает постоянно, наверняка есть революционеры. Как вы считаете?

Зубов пожал плечами:

– Наверное…

– Вот и назовите кого-нибудь.

– Как я могу назвать кого-то, кого я не знаю? Если только себя? Пожалуйста. Я, Зубов Сергей Васильевич… Это вас устроит?

– Не паясничайте, – нахмурился собеседник, – и не геройствуйте. Я открыл вам карты. Теперь ход за вами. Только не говорите мне про честь и узы товарищества. Жизнь очень часто ставит нас перед серьёзным выбором, который мы обязаны сделать. Я иду вам навстречу, потому что хочу справедливости. Ни вы, ни Ирина Александровна не заслужили столь жёсткого наказания. Так избавьте от мучений и её, и себя. Ваш ход, Сергей Васильевич! Итак, кто?

– Дайте мне хотя бы два-три дня! – взмолился Зубов.

Харлампиев задумался и наконец изрёк:

– Хорошо. Даю вам три дня. Через три дня вы называете мне имя другого человека и я на ваших глазах сжигаю этот ордер. В противном случае Ирина Александровна будет в тюрьме. Запомнили: три дня.

Зубов не знал, куда себя деть от пристального взгляда Харлампиева.

– Кстати, Сергей Васильевич, – продолжил хозяин кабинета, – мы вас взяли вечером, и никто из ваших друзей этого не видел. Сообщать им об этом факте не советую. И о нашем с вами разговоре – тоже. И последнее. Извольте держать слово. И выкиньте все дурные мысли, если они вдруг придут вам в голову. За библиотекой хорошо смотрят, никому уйти не удастся. Любые ваши попытки – это удар по Ирине Александровне. Вы поняли?

– Да.

– Свободны.

Гордон с невозмутимым видом повернулся к Павлу:

– Ну как?

– Всё в порядке. – Павел не мог сдержать рвущейся наружу радости. – Солдатов готов к работе. И его люди – тоже.

– Отлично. Он что-нибудь знает о Вейцлере?

– С Вейцлером беда, – Павел помрачнел. – У него на квартире засада.

– Как узнали?

– Он сам дал знать.

– Каким образом? – Гордон вопросительно посмотрел на Павла.

– У них с Солдатовым была договорённость: если заметёт полиция, утверждать, что все контакты с организацией осуществляются через связного, с которым они встречаются каждое воскресенье в семь вечера на Никитском бульваре. Если Вейцлер появляется в застёгнутом на все пуговицы пальто или плаще, подходить к нему нельзя: его пасут.

– Ну и… – не выдержал Гордон.

– Три воскресенья подряд Вейцлер появляется на бульваре застёгнутым на все пуговицы. И Солдатов, естественно, проходит мимо.

– Солдатову надо прекратить встречаться с Вейцлером, – резко резюмировал Гордон.

– По воскресеньям там всегда много народа, поэтому опасности, что Солдатов каким-то образом окажется в поле зрения охранки, почти нет.

– Опасность всегда есть, – не согласился Гордон. – Кого знает Вейцлер, кроме Солдатова?

– Меня, разумеется.

– Плохо…

– Да уж чего хорошего! – согласился Павел. – Солдатов говорит, что у Вейцлера вид такой, будто он держится из последних сил. А если вспомнить, что дома у него Соня и больной ребёнок, можно представить, как ему туго. Солдатов предлагает продумать вариант спасения Вейцлера.

– Он в своём уме? – Гордон даже отпрянул от неожиданности, – Что за чушь ты несёшь?

– Почему чушь? – возразил Павел. – И Вейцлер, и Соня – наши товарищи. Они в беде. По-твоему, мы должны их бросить?

– Ты ещё скажи: предать, – зло бросил Гордон.

– Я так не скажу. Но ты пойми. Пока Вейцлер видит Солдатова по воскресеньям, у него остаётся надежда, что мы знаем о его положении и думаем, как его спасти. И представь его состояние, если Солдатов не появится в условное время. Что он будет думать о нас? А ведь он про нас не сказал ни слова.