Я до сих пор помню лицо пациентки, когда я объяснял ей это, – её первоначальный ужас, когда согласился, что люди будут следить за ней, а затем её заинтересованное и живое выражение, когда объяснял, как люди станут вести себя, если она изменится и будет сохранять это адаптивное поведение в течение относительно короткого периода. И снова в моей голове сложилась ясная картинка. То, чем я руководствовался, разговаривая с ней, было обычным здравым смыслом. Простая логика. Не было необходимости в цитировании заумных книг или погружении в 2000-летнюю греческую мифологию, чтобы объяснить ей её саму, её семью и ближайшее будущее. В сущности, было так просто, так легко понять, как люди становятся чокнутыми, и предсказать, как они могут стать нечокнутыми. Я осознал, что пациенты и их семьи проходят через закономерные взаимные перемены. И вместо того, чтобы принять умный и таинственный вид, я мог быстро и легко объяснить им это, чтобы они тоже поняли и могли применять в жизни.

Урок, который я вынес из этого случая, заключался в том, что некоторых из моих пациентов не нужно наблюдать пять дней в неделю в течение семи лет, как настаивали некоторые практикующие психотерапевты того времени. Это явно было невозможно, и я подумал: раз невозможно, то и не нужно. Необходимо найти что-то получше – более быстрый способ достучаться до этих людей и помочь им.

С 1961 по 1963 год я вёл еженедельные сессии с молодой пациенткой, которая тридцать шесть раз лежала в шести различных психиатрических больницах округа и штата. В течение первых 25–30 бесед я практиковал с ней клиент-центрированный подход. Примерно на тридцатой сессии пациентка использовала приём «я не это спросила», чтобы поколебать мою роль отзывчивого и внимательного специалиста. (Позже я применял её технику во время сессий, когда клиенты уклонялись от важной темы. Я научился идти напролом, рассуждая про себя: «С кем-то сработает, с кем-то не сработает, а кто-то бросит терапию», – и не слезать с нужной темы до тех пор, пока они либо не перестанут её избегать и обсудят открыто, либо перестанут приходить на сессии. В этой битве двух волевых человек 99 процентов пациентов выбирали обсуждение темы, вызывающей тревогу.)

Клиентка (смотрит пристально на психотерапевта, полузакрыв глаза, спокойно спрашивает): Что вы на самом деле обо мне думаете? Я хочу знать.

Психотерапевт (кивает): Мм, это важно для вас.

Клиентка (категорично): Я не это спросила.

Психотерапевт (делает короткую паузу, отвечает с теплотой): В вашем голосе слышно раздражение.

Клиентка (категорично, громче): Я не это спросила.

Психотерапевт (кивает головой): М-м-м, что-то вроде «Говори говорю, кому говорят!» Так?

Клиентка (ещё более настойчиво): Я не это спросила.

Психотерапевт (все ещё пытаясь нащупать пути отступления): Такое ощущение, что вам действительно нужно знать мнение постороннего человека?

Клиентка (ровным голосом): Я не это спросила.

Психотерапевт (со смехом): Вам непременно нужно знать, так?

Клиентка (ровным голосом): Я не это спросила.

Психотерапевт (думая про себя: «Ладно, чёрт с тобой, я сейчас перейду от слов к делу, и ты пожалеешь», в раздражении): Вы действительно хотите знать?

Клиентка (с еле заметной улыбкой и с той же интонацией): Я не это спросила. (5.2)

Затем я 15 минут рассказывал ей, что она – заноза в заднице для всех и каждого. Я не подбирал слова и не пытался придать голосу тёплый сочувственный тон. Я был зол и дал ей это понять. В конце моей тирады клиентка улыбнулась и самоуверенно сказала: «Я так и думала». Урок, который я извлёк из ситуации, заключался в том, что искренний гнев может оказаться полезным для клиента. Она иногда думала, что люди (не только я) раздражаются, выходят из себя и досадуют на неё за её поведение. Стремление узнать, что я чувствую и думаю о ней, перевели наши терапевтические отношения на новый уровень – мы стали доверять друг другу.