– Где остальные? Мне нужны все Канторовичи, а то потом скажете, что я вас не предупреждал.

– Папа и мама в местечковой больнице, вы же знаете, дядя Ва… господин полицай, – Гиля уже справилась с волнением, постаралась взять себя в руки. – Остальные здесь, дома.

– Что сказал этот человек? – дедушка Шмуль, приподняв занавеску, выглянул из своей комнатушки, приложил руку к уху.

– По-русски говори, – полицай повернулся к старику. – А то я стою как дурак, хлопаю глазами, а вы, может, сговариваетесь меня убить.

– Простите его, господин полицай, он не понимает по-русски. Не обижайтесь, он добрый. Спрашивает, что вы сказали.

– Знаю я вас, добреньких, так и норовите на чужом горбу в рай въехать. Ровно в двенадцать часов дня быть в полном составе с вещами на площади. Приказ немецкого командования, – и направился к выходу.

– Зачем, куда? – девушка кинулась вслед ушедшему Сивушкову, ухватила его за рукав уже во дворе. – Куда нас, зачем, дядя Вася? Умоляю, скажите.

– Не знаю, если честно. Велено передать, чтобы все, с вещами, и чтобы без опозданий. А не то – худо будет, дева. Германцы шутить не любят, – мгновение подумал, поправил шапку и все же пояснил: – Хотя я слышал краем уха, что отправлять вас будут осваивать новые земли в Палестине. Больно вы для этой цели подходите. Да, чуть не забыл, – мужчина хлопнул себя ладонью по лбу. – Желтые повязки должны быть обязательно.

Когда Гиля снова вошла в дом, ее уже ждали дедушка Шмуль, бабушка Роза, жена старшего брата Бася с пятимесячной дочуркой Хаей на руках.

– Все, – девушка опустилась на стул, бессильно уронив голову. – Все, – добавила через секунду.

– Что, что все? – забегали, заволновались домашние, ребенок на руках у матери захныкал. – Что все, ты можешь объяснить? – Бася опустилась перед Гилей на колени, тревожно заглядывая ей в глаза, совершенно забыв про дочь, которая разревелась, огласив дом громким детским криком.

– Успокой ребенка, – строго потребовал дедушка. – Только и умеете, что шуметь. Говори, Гиля, чтобы я слышал.

Девушка слово в слово пересказала разговор с полицаем, не забыла и про желтые повязки, которые с первого дня оккупации местечка было приказано носить всем евреям. В доме наступила тягостная тишина, которую нарушила бабушка Роза.

– Чует мое сердечко, что последний день мы видим друг друга, – и зашлась, заревела, запричитала, уткнувшись лицом в ширму.

Глядя на нее, зарыдала Бася, потом не выдержала и Гиля. Дом наполнился разноголосым плачем, причитаниями, в которых выделялся тонкий детский голосок маленькой Хаи.

– Тихо! Тихо! – дедушка Шмуль стукнул ногой по полу. – Тихо, я сказал!

Прошелся по избе, дождался, когда женщины немного упокоились, продолжил.

– Шутить с немцами не стоит, нация очень серьезная. Я сейчас схожу до раввина Фишеля, может, отблагодарить господина гебитскомиссара Пауля Вилле, и нас не станут трогать? Какой дурак откажется от подарка, особенно, если его дает бедный еврей?

Дедушка ушел, а бабушка стала срывать покрывала с кроватей и складывать туда вещи. Гиля и Бася помогали ей, когда вошли мама и папа. К ним в больницу заходил начальник полиции Николай Пастушко и выгнал их домой собираться к переезду. Папа был молчалив как никогда, мама еще сдерживала себя, украдкой вытирая слезы.

– Никто не смел так обращаться с главврачом больницы, как этот Пастушко, – мама все-таки не выдержала, поделилась с домашними. – Забежал, буквально вытолкал из кабинета папу взашей, не дал даже снять халат. Хам!

– Успокойся, Ирэн, не об этом надо думать, а о том, как спастись.

– Папа, – Гиля с тревогой посмотрела на отца. – Ты думаешь, это так серьезно?