– А-ха, – легко подтвердил Левков. – Сразу думал что-то с почками. Проверялся. То лучше состояние, то хуже. Раз анализы сдал – вроде неплохо, второй раз – хуже, и так несколько раз, пока вчера вечером не вызвал к себе доктор и не «обрадовал». «Вы не переживайте, – говорит, – мы сделаем все возможное». А что они могут сделать, Игорь? Что?

– Тише, не кричи…

– Да чихать, – отмахнулся Валера, но стал говорить намного тише, – у меня сейчас в голове пожар и тысяча вопросов, Игорек! И первый из них к той самой статистике: кому ты такая нужна? Есть и второй вопрос к тем, кто ее делает. Ведь и вы все, сука, очковтиратели, в любой день можете получить от докторов такую же «черную метку» как я, и что тогда? Зачем вы скрывали от людей правду? Но это так, разогрев вопросов. Главные, мой друг, у меня, конечно же, к самой болезни. За что ты, сука, нас?! За что? Столько людей! Детей, падла, за что? Ведь под Минском не меньше целого города похоронено и время этих захоронений уместилось где-то в 10-15 лет. Заметь, стариков там совсем немного!

Понятно, что у каждого из нас есть свои часики, и они б**дь где-то тикают. Еще ни один человек не вернулся из-за порога смерти, когда его будильник зазвонил, но просто смерть – это смерть. Пришла и все, капут! А вот болезнь до смерти – другое дело. Особенно такая, когда долго-долго не можешь нормально попѝсать, а потом и вовсе в тебя вставят трубочки, повесят пластиковый мешочек и каждый день, каждый час – боль! Адская, сука, огненная, не проходящая! И так до самой смерти.

И вот я спрашиваю, Игорек, эту болезнь, за что? Тикают часы смерти, вот и пускай тикают до своего часа.

Вообще, если рассуждать, (ты же помнишь, я – биолог), то существование этой болезни – более чем странный расклад. Вот подумай, онкология вклинивается в дело самого мироустройства, она – торопит смерть. Выходит, что она управляет ей? Да нет же – чушь! Смерть приходит не только к онкобольным. Но почему к кому-то обыденно, а к кому-то так страшно и мучительно? Почему кто-то шел, упал и все! А кто-то год-полтора ревет от боли, заставляя родных и близких молиться, чтобы он поскорее сдох?

– Тише, Валера, – снова опасливо осмотрелся Велесов, – вряд ли эта болезнь тебя услышит. Но даже если бы и слышала, то поверь, ей кричали и не такое. Скажи лучше, на какой она у тебя стадии? Ну, …сильно ты уже?

– Пока, как видишь, без трубок и пакетиков.

В этот момент подошел официант, принес заказ. Мужчины терпеливо дождались, когда он расставит все по столу, улыбнется и, оставив их, пойдет к другим столикам.

– Давай есть, – предложил Левков, – сколько еще радостей в этой жизни осталось?

– Давай, – согласился Игорь, – обед был давно, а у меня организм требует.

– Пока еще и у меня требует, – горько заметил биохимик, – но в отличие от тебя мне это счастье ненадолго.

Что-то около десяти минут, погруженные в свои мысли, они, молча, кушали, то и дело, запивая еду коньяком. Когда с горячим было покончено, первым заговорил Велесов:

– Не думай, что я выкручиваюсь, – понуро начал он, – но ты должен понимать, дядя Коля, не объясняя причин, просто может упереться, и не взяться тебя лечить. Он вообще от двери может послать нас с тобой подальше и включить дурака – «вы меня с кем-то путаете, хлопцы. Я ж пенсіянер». Это даже не характер такой у человека, тут что-то другое. В присутствии его ты становишься …раздетым что ли. Вдруг понимаешь, что врать ему бессмысленно, а выкручиваться при ответе на заданные им вопросы тем более. Дядя Коля спрашивает сейчас, а ты видишь, что твои ответы на эти вопросы он знал еще вчера, и только проверяет тебя на искренность.