– Ты что-то недовсасываешь, глист, – сказал майор без выражения; давить таких совсем неинтересно было. – На срок ты все, уже пошел, за сбыт. Вопрос один – ты хочешь жить непокалеченным? Амоев и Дзагаев, ну!

– Не знаю таких, не знаю. Себе, себе брал… у Билана. Сам, сам всю жизнь ищу, где у кого… – заныл кукусик и получил пудовым кулаком по темени.

– Еще раз скажешь «свой», «себе» – башку пробьем и скажем, так и было. Сдашь мне этих двух – доживешь до суда.

– Стой, стой, подожди, я могу заплатить.

Чума схватил уебка за загривок и что есть силы трахнул головой об стол. Рывком поднял – лоб рассечен, нос перебит, обильно льется юшка.

– Слышь, чмо, я кто тебе? Патрульный? Участковый? Да у тебя грамм сто должно в день уходить, чтобы мне заплатить. Расстегни ему руки, пусть морду утрет. Где должен встретиться с Амоевым сегодня, где эта улица, где этот дом?

– У зоомагазина на Красно… богатырской, – захлюпал кукусик, потек. – Там он всегда стоит, за домом, за высоткой.

– Теперь Дзагаев где, Дзагаев?

– Такого имени не знаю, – заныл ублюдок, утирая кровавые сопли.

– Да ну? А Сулеймана, Беса знаешь? Мы. Все. Знаем, – раздельно, будто гвозди забивая, вколотил Нагульнов. – Что эта тварь снабжает полрайона, что все вы – ты, твой брат Хасан, Артурчик, Шило, Дохлый – говно берете у него, бодяжите и продаете чеки через форточку.

– Да я давно уже с ним дела не имею.

– Да ну? – протянул Железяка с родительской укоризной. – Откуда ж столько геры у тебя в холодильнике? Литровая банка – твой личный заход? Кому ты втираешь, Еблоев? «Давно». По жизни от него банкуешь. Провалы в памяти? Придется применить резиновый универсальный вспоминатель. Надеюсь, принцип действия не надо объяснять? Засунем тебе в жопу по самую веревочку.

– Не надо! – со сломанным отчаянием лицом взмолился кукусик. – Я честно не знаю, где он. Он осторожный, ты же знаешь. Он сам все время всем звонит.

– Ты ж вроде бы не первый год на улицах, Еблоев, – все должен понимать. Сдашь мне Сулеймана сегодня – получишь, так и быть, два года за хранение и выйдешь через год живой.

– Как сдать? – мелко трясясь, прошелестел говнюк.

– На факте, «как». Конкретно на закупке. Сам позвонишь ему сегодня, скажешь, нужно еще лекарство, срочно, он тебе поверит.

– Да он убьет меня, убьет! Он не дурак, он сразу все прочухает.

– Чума, дай ему телефон. Звони! Он тебя не убьет, потому что я убью тебя раньше.

Восточный округ. Муниципальное образование «Преображенское». Смородиновая ночь. Стальным и золотистым светом запруженные улицы. Панельные дома, высотки с позвоночными столбами, ступеньками и змейками горящих окон, неоновые кляксы вывесок, иллюминации витрин. Дыхание неспящих миллионов. Перемещения товаров в фурах, в контейнерах и ящиках на лапах автокаров, в тележках ручной тяги, в багажниках седанов и карманах граждан.

В темных пятнах пролысин, закопченно-чумазая белая «Хонда» вылизывает светом бордюр и курчавую траву газона по Краснобогатырской, нечетной стороне, подруливает к зоомагазину, сворачивает, чтобы покатиться под уклон между двумя высотками, въезжает во двор, притормаживает…

Чертова дюжина немногословных крепких мужиков встает из-за столов и с подоконников, привычным телодвижением лязгает затворами, вставляет в рукоять обойму, кладет в карманы пары запасных, патрон в стволе… приносят и бросают на столы, как скатки матрацев на нижние полки, короткие «броники»; воображаемая спичка еще не укусила пальцы, и все уже нагружены, разгружены, застегнуты.

2-я Бухвостова. Дом десять, четвертый подъезд. Квартира сто четыре. Стальная дверь, помимо двух врезных замков, еще амбарные запоры. Зашторенные окна. Лаборатория на кухне. Работа с раствором. С экстрактом опия, который парят в герметичной емкости и, пропуская через змеевик наружу, получают героин. Большая комната. Весы аптекарские. Работа с сыпучими грузами. Фасуют двое. Вдруг трель звонка морозом продирает до костей. «Глянь, кто там, только осторожно». Один – хозяин, весь в татуировках, с руками в кельтской вязи, с чешуйчатым китайским драконом на плече – крадется беззвучно, сноровисто к двери. Приник к глазку – качается бессмысленная ряха белобрысого ублюдка, почти впритык к двери, закрыла весь обзор. Черты размазались, на морде – пьяное блаженство, гримаса долгожданного освобождения от тяжести в паху и жжения в канале. «Дракон», взъярившись, дергает засов, хрустит замком, толкает дверь: