После ужасающей реакции детей, Мия, плача и крича, стала гнать Евгения грязными тряпками и всем, что под руку попадется. Когда тело его уже выходило за дверь, Евгений протянул руку к ней, и лишь один глаз его прослезился. И, не смотря на все это безумия, места которому быть не должно нигде, все члены семьи сияли равномерным белым светом.

Сходя вниз, Евгения уже ждали дрожащие женщины и мужчины, ожидая приказаний. Новый правитель появился, непровозглашенный, но очевидный. Он сказал, что пока ничего не меняется, обнял ближайшую, совсем юную девушку и повел за собой.

На протяжении трех недель Евгений каждый день проводил, всецело предаваясь разврату и похоти. Такой ненасытности никогда прежде в нем не было – организм подчинялся воле воспаленного разума и продуцировал гормонов и семени за десятерых. Из чертогов Хаша то и дело раздавались самые разные звуки. Писклявые и непонятные вскрикивания, стоны измождения и боли, восклики облегчения, наслаждения и демонического задора перемежались с рокочущим хохотом и женским смехом.

Часами все, что видел Женя – это месиво из оголенных участков разгоряченных женских тел. Они бились в конвульсиях и вибрировали, дрыгались в агониях и утопали в желтой пелене витающего одеяльца и пьяного угара. Однако, нельзя не отметить, что Евгений тоже долю удовольствия получал.

Он курил местные зелья, затмевающие рассудок. Раньше в них он не видел смысла. Эффект от воскурений занимательный: в зависимости от выбранного аспекта восприятие обострялось, и объекты приобретали более явственные и выразительные качества, в остальных же восприятие наоборот притуплялось; течение времени становилось относительным, и еще хотелось обнять весь мир, ведь он такой мягкий, дышащий и нежный… Это был своего рода усилитель вкуса, а Евгений в своем положении в нем не нуждался. К тому же на его разум это влияло совсем не так, как на уравновешенных людей или чингар. Тем не менее, он, уже не знающий зачем, злоупотреблял наркотиком все больше, а от повышенной дозировки все приобретало менее привлекательный вид и неизбежно клонило в сон, притом довольно неожиданно. Разумеется, Женя заставлял принимать эту субстанцию и своих одноразовых избранниц.

Снисходил он по любой прихоти или наитию, размять чресла и увести с собой очередную девушку. Хватал любую, что попадалась под руку и радовала глаз. И наплевать – даже если она была чьей-то женой или мамой. Всех, кто был против, он давил телепатически и те в итоге не просто соглашались, а даже находили в этом упоенье. Тех, кто был за, было гораздо больше – он нравился девушкам, и многие хотели родить от нового, более гуманного, как им казалось, главнокомандующего. И подавляющее большинство старалось всячески угождать ему, потому что боялись сильнее Хаша. Помешательство Евгения не вызывало никаких сомнений, и частично его поведение оправдывали.

Души вновь и вновь спотыкались на печальное и тусклое прошлое Евгения, как о беспорядочно раскиданные кирпичи, комки из тревоги и уныния. Самое забавное, что даже сам исходный материал про них почти забыл, как страшные сны, что прежде преследовали постоянно, а ныне скинуты в кювет и оставлены позади – так далеко, что их не разглядеть в зеркале заднего вида. Но для душ этот разум, в котором они тоже, отчасти, являлись узниками, был в новинку, и, определив и пометив все, что не нравится, красным, они пытались миновать препятствия. Поэтому у Жени часто и неконтролируемо менялось настроение, например, он ни с того ни с сего мог завыть или заплакать, а потом вдруг глубоко вздохнуть и засиять улыбкой.