– Мы туда идем?

– Там дрезина. И трактор мой… Хочешь прокатиться?

– А дашь? – оживился Сашка.

– Проедешь, – пообещал отец.

Они миновали дубы, дальше деревья были меньше, но стояли гуще. В тени их крон не надоедали оводы, да и жары не ощущалось.

И пахло можжевельником, мхом. Откуда-то издалека ветер принес слабо различимый, чуждый остальным запах и следом еле слышный рокот. И унес дальше, в сторону невидимого озера.

Сашка оглянулся: теперь уже и дубов совсем не видно. Он вздохнул, вспомнив, что не придется похвастаться перед друзьями выловленной щукой, и торопливо догнал отца.

…Сначала звук работающего трактора, а потом и хорошо различимый запах солярки незаметно вытеснили остальные звуки и запахи.

И наконец они с отцом вышли на безлесное, перепаханное гусеницами, устланное сломанными ветками пространство, на дальнем краю которого визг пил чередовался с рокотом трактора-трелевочника и с шумом падающих деревьев.

Отец оглянулся, подождал Сашку, сказал, обводя рукой это расчищенное место:

– Вот это наша делянка. А там мой трактор…

Они пошли по усыпанной щепками, обломками коры и торчащими ветками земле гораздо медленнее, чем по лесу, но скоро и трактор, и домик, приткнувшийся с краю леса, и даже фигурки людей, переходящих от дерева к дереву, стали хорошо видны – стало понятно, что они делают.

Большие зеленые деревья дрожали под вгрызающимися в них, надсадно воющими пилами, падали, тщетно цепляясь за соседей, их тут же обступали мужики с топорами, торопливо обрубали трепещущие ветви, переходили к следующему упавшему дереву, а к беззащитному обнаженному стволу подъезжал трактор, обвивал дерево металлической петлей и тащил его на площадку, где лежали такие же нагие деревья. Сашка оглянулся назад: остался ли на месте лес, по которому они только что шли, или все уже позади превратилось в эту огромную, искореженную и утратившую красоту делянку…

Трактор вдруг остановился, так и недотащив очередное дерево к остальным, и лесорубы, побросав пилы, побежали в сторону домика, и те, что обрубали ветки, – тоже.

– Начальство приехало, что ли… – удивился отец, оглянулся. – Не отстал? – И ускорил шаг.

Трелевочник продолжал рокотать, на узкоколейке попыхивала дрезина, но нигде никого не было, все собрались возле домика. Рабочие стояли, плотно обступив что-то, и Сашке ничего не было видно из-за их спин.

Отец раздвинул сгрудившихся мужиков плечом.

Сашка проскользнул за ним.

На земле, покрытой опилками, лежала тетка в клетчатой мужской рубашке. Ее лицо было в крови и отливало синевой. Над ней наклонилась маленькая полная женщина в синем халате, а рядом двое мужиков держали за руки третьего. У него были большие, выпученные и, казалось, никого не видящие глаза, перекошенное лицо. Через разорванную рубаху было видно, как временами вздымались бугорки мышц, и тогда мужики крепче держали того.

– Убью стерву! – то ли кричал, то ли выл мужик, пытаясь вырваться.

Отец спросил:

– Что произошло-то?

– Васька вот, Настену прибил, – отозвался один из держащих.

– Васька, ты чего?

– Чего я… – Тот неожиданно всхлипнул. – Всю ночь в городе блядовала… Рубаха вон на ней чья?.. Убью хахаля!..

Вновь взвыл, замотал головой с густой шевелюрой, рванулся, но мужики держали крепко.

– Наубиваешься… Посадят дурака… – недовольно произнесла женщина и похлопала Настю по щекам..

Та шумно вздохнула, открыла глаза, уцепилась за руку женщины.

Прошептала:

– Ирод…

К отцу протиснулся щупленький мужичок в испачканной мазутом майке.

– Привет, Вань.

– Здорово, тезка…

– Васька Настю опять уму-разуму учил… – Мужичок хохотнул. – Потеха.

Настя громко застонала, заохала, плачущим голосом произнесла: