Женщина лежала в постели неподвижно, прижавшись щекой к подушке, лицо её выражало не то свершившееся удовлетворение, не то запоздалый испуг; одна ступня, с крашеными ногтями, будто в красочном оперении, свисала с кровати. Бугром выступало бедро. Женская фигура напоминает гитару, восьмёрку, а если восьмёрку положить на бок, то получается знак бесконечности…
Мужчина, в шляпе и длинном линялом пальто с низкой талией, скалясь от утренней сырости, вышел из подъезда, прошёл под аркой дома и, перепрыгнув через лужу, направился в сторону шоссе. Улицы в такую рань пустовали, по газонам, цепляясь за кустарники, отступали клочки тумана. Мужчина прошёл к автобусной остановке, у ларька приподнял воротник пальто, вынул из кармана деньги и заплатил сонной продавщице в окошко. Затем молча ел колбасу с хлебом. Сутулясь, он сурово глядел на дорогу, маленькие глаза его были неподвижны, а уши под шляпой мерно шевелились.
Мужчина взял ручку, лист бумаги, подложил под него книгу и, устроившись на кушетке, начал писать от руки:
«В петербургском здании, где сейчас находилась его подруга, был флигель…»
Июль, 2007
Всё впереди
Сергей Абдулыч собрал вещи и снял с вешалки берёзовый веник.
– Я в баню!
– Опять?
– Опять.
– Своя баня есть, а он – в общий класс ходит!..
Абдулыч промолчал.
– Триста рублей ему не жаль!
Абдулыч виновато пошаркал ступнями о половицу…
– И почему люди такие дурни? – сокрушалась жена. – Своя баня топится. Надел халат и пошёл. Прибежал из парной – чай в самоваре, диван. А он – нет! Он в общественную грязь прётся. Да ещё бюджет тратит!
– Я зарабатываю.
– Ну на фига тебе эта общественная баня?
– А потому что надА! – не выдержал муж и хлопнул дверью.
Местная слободская баня находилась недалеко, имела лучшую в городе каменку. Сюда съезжались все знатные парильщики, в выходные была очередь.
Раздевались, входили в терму и дружно начинали устраивать свой порядок. Выметали из парилки листья, мыли ступени, пол, ошпаривали всё ледяной водой, давали продышаться. Затем посыпали полатьи травами, плескали в каменку из большого ковша и парились до упаду. Отдыхали в зале с распахнутыми окнами, пили чай и галдели. О футболе, хоккее, автомобилях.
Абдулыч мог бы среди них стать своим человеком, там все перезнакомились, но не хотел. Любил наблюдать, иногда лишь заговаривал.
А больше сидел и думал. Хорошо после парилки думается. Особенно вспоминается детство. Здесь он сидел в общей очереди с молодым отцом. Хромой банщик выходил из-за занавески и кричал: «Следущий!..», брал билет и опускал в щёлочку железного ящика, который был на замочке. Там, прячась на чердаке, курили с мальчишками. А вечерами со двора взбирались на карниз и наблюдали, как моются женщины. Среди них были девчонки из соседних классов. Отличницы, недотроги, а тут ходили, как на шабаше, – совершенно голые… А однажды он увидел новую училку по физике, в которую были влюблены все подростки. Груди торчком, мягкая выпуклость таза – возле душа стояла с мокрыми волосами. И будто подняла глаза на окно, где стоял Сергей, – он так и свалился с карниза от страха…
А вон за окном – хлебозавод. Через огромные окна видны цеховые агрегаты. Там Сергей подрабатывал на каникулах: собирал с конвейера и складывал в лотки булки. Первую зарплату отдал матери. Ещё в здешнем магазинчике купил ей килограмм «Кара-Кумов». Теперь этот магазин снесли…
Распаренные мужики выбираются из парной, как гладиаторы из жаркого боя. Над дверью – деревянный бочок со свисающей верёвкой. Вышел, дёрнул – и на тебя поток жидкого льда из бочонка!
В который раз выходит старик. Плотно скроенный, бурый, качает головой и рычит с татарским акцентом: