Не доставало, как оказалось, ратушной башни с часами, она же звонница. Смущённые, соседи  поделились колоколами.

Отвод установить я приказал не в кругу фундамента от сгоревшей ратуши, а между казармой и столовой, задействовать под командный пункт и – прапорщик Лебедько настоял – звонницу. Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив оконца – прорези десять на тридцать сантиметров, на проделку которого два лазерных клинка спецназовского ножа угробили.

Попасть в КП составляло мне немалых трудов. Входом служила меньшая по диаметру отводная труба, проделать дверь в стенке большей трубы – ещё с десяток клинков загубить – я запретил. Торчала врезка высоко, потому как, устанавливали отвод, вырыть яму глубже не удалось: под четырёхметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из оставшихся каркасных брусьев ящиков (брусья и гофру пустили на нары в казарме и на заделку сгоревшей в окнах вагона-ресторана парусины) сделать мне стремянку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Подпрыгивал, подтягивался, втискивался в узкое для моих плеч жерло и полз. Благо, внутри не спрыгивал: в трубу насыпали песка, подняли тем самым уровень пола. Сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку, садился. Через оконце сержанты принимали наряды на работу, передавали мне нормативки, возвращали ножи после бритья. Им прапорщик для того смастерил приспособу: ходули; по очереди на них становясь и получали наряды. В тесном помещении – разведёнными руками стенок доставал – сейф я поместил по центру помещения. Уложенным на попа, дверкой к верху закопал в песок. Столом и табуреткой заставил.

На КП я и обедал, дневальный по взводу порцию приносил. Котелок в оконце не пролазил, я похлёбку через гильзу без капсюля тянул. Патрон – длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из шмелетницы купол-ПпТ забарахлившего боевого щита ротной БММП. А обычно повар ефрейтор Хлебонасущенский, на ходулях стоя перед оконцем с котелком, с ложки меня кормил.

Честно признаться, оставался я весь день на КП не из-за трудности попасть внутрь, а и потому, что не хотелось мне полоть. Но и сидеть в трубе не подарок: дневать приходилось сидя на табуретке, под столом раскорячив ноги. Потому, что на дверце сейфа ступни мёрзли, даже в ботинках с крагами. В полку на учениях каждый раз «крестил» конструктора: корпус сейфа спроектировал тот из лёгкого кевлара, а дверцу зачем-то из листа броневого. Со старшиной Балаяном и старшим сержантом Брумелем на переменку таскали. Ещё в трубе и сквозняк донимал, когда взвод уходил на прополку и купол-ПпТ на время подзарядки генераторов деактивировали. Сифонило сверху, за спиной и через оконце в лицо. Песком всю голову секло, капюшон-ком «перчика» только и спасал. Лебедько смастерил заслонку из стального листа, поначалу я ею закрывал лаз, сидел, затылком подперев, а вырезал прапорщик на ней надпись «КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ВХОД», – оставлял на входе. Подпрыгивал и в висе на одной руке вынимал заслонку, подтягивался, подхватывал пальцами ноги, вползал в жерло отводной трубы и за собой закрывался той заслонкой. Маята несусветная, но всё-таки это не полоть. И всё же три раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать на поля – это, когда звонил заутреннюю, обедню и вечерю. На вершке трубы уложили перекладину, подвесили к ней колокола и проволочную лестницу подцепили. Очень обрадовался Лебедько моему желанию совмещать должности председателя колхоза и звонаря: теперь мог вместо меня показывать солдатам, как сеять и полоть. Трепал (по выражению прапорщика) я верёвки с колокольными языками, – уши закладывало. Но не это подмывало отказаться от службы звонарём – стыд: я не мог научиться церковному звону. Рядовой Мелех бился, бился, обучая меня, а подарил затычки в уши, вырезанные Лебедько из клубня топинамбура, в сердцах оставил это безнадёжное дело. «Марш овэмээровцев» – этот я всё же, хоть и с горем пополам, освоил.