Денисов вернулся минут через пятнадцать. Сказал, что судмедэксперт утверждает, что Завулонов мертв. Документы, подтверждающие это: записи о вскрытии, приеме и сдачи тела в полном порядке.

– Я буду требовать эксгумации тела. Тогда мы точно узнаем, был ли похоронен Завулонов, – сказал эфэсбэшник и провернул ключ в зажигании.

Мы отправились по адресу, где когда-то жил Завулонов. Сейчас там проживала его сестра. Ее допрос ничего не дал, и мне показалось, что она искренне нам обо всем говорила, считая своего брата мертвым. Затем осмотрели кабинет Тинькова, в котором он работал накануне своей гибели. Ничего интересного там не нашли. После этого поехали в ОВД, чтобы пробить Завулонова по всем возможным базам: штрафы ГИБДД за последнее время, открыты ли были счета и были ли финансовые транзакции, покупались ли авиа и ж/д билеты на его фамилию, проверили базы погранслужбы – везде никаких движений и все указывало на то, что Завулонов действительно мертв. Но несмотря на это, Николай объявил его в федеральный розыск.

Мы заехали за кофе и решили выпить его на парковке, откуда открывался вид на море. Николай включил кондиционер на полную мощность, и вскоре в салоне наступила прохлада.

– Сегодня пекло, – проговорил он, отпивая свой американо. Потом уместил на коленях ноутбук и начал что-то печатать.

– Завтра обещают похолодание.

– Будем на это надеется.

– Что делать-то будем? Получается, Завулонова не существует? – спросил я.

– Сейчас я напишу постановление об эксгумации тела. Пока это все, что мы можем сделать.

На часах было около двух, и я не против был перекусить чего-нибудь, да и вообще передохнуть. Но негоже ныть в первый же день работы. Перехвачу что-нибудь по дороге. Поэтому пока я решил наслаждался своим латте, наблюдая, как над морем парит дельтаплан.

Стуча кнопками, как бы между делом Николай спросил:

– Ты что-нибудь вспомнил?

– О чем именно?

– Настало время поговорить о твоих способностях.

– Я тоже так думаю. Давно хотел.

– И?

– Не вспомнил.

– А пытался?

– Хоть скажи, что я должен вспомнить…

– Что помнишь о своем детстве? В период с четырех до шести лет? Было ли в твоей жизни что-то необычное?

– Детский дом помню.

– Вспоминай еще.

Я заскреб в памяти. Детали из того времени ускользали. Остались лишь фрагменты. В основном вспоминались драки с другими детьми, кражи сладостей на рынке и жестокие воспитатели. Когда мне стукнуло семь, я узнал, что у меня есть сестра, что она этажом ниже и ей всего четыре.

– Ничего особенного не припоминаю, – ответил я.

– Ты помнишь своих друзей из интерната?

– Ну да! Мы росли вместе. А что?

– Ты меня не так понял. Я имел в виду интернат, а не детский дом.

– Какой еще интернат? – переспросил я, смутно ощущая, что что-то забытое начинает всплывать на поверхность.

– Он называется научно-исследовательский институт прикладной гуманологии в Санкт-Петербурге. У него есть интернат для детей с необычными способностями. Ты там прожил два года, – объяснил Денисов, словно раскрывая двери в мир, который я не помнил.

– Ого… я… я не помню…

– Помнишь профессора Писарского?

– Нет. И что я там делал?

– Институт занимается изучением аномальных способностей человека, их раскрытием и развитием. Ты там жил и был… – Денисов сделал паузу, подбирая подходящее слово, – объектом исследования…

– Объектом исследования? Типа, подопытным? – скривился я.

– В определенном смысле, да.

– И что они у меня изучали?

Николай отпил кофе:

– Сверхспособности.

– Сверхспособности?

– Да. У некоторых детей были способности к левитации, у других, – другие необычные способности.

– Ты серьезно? Это же не шутка?