Эти сны могли отличаться в мелочах, но неизменным было одно: жуткое чувство тщетности борьбы, безысходности, безнадеги, полной уверенности в том, что тебя настигнут, рано или поздно, и тогда… с тобой случится нечто… ты просто не проснешься, сгинешь.

Сколько раз, трясущийся, задыхающийся, покрытый липким потом, я вскакивал посреди ночи с постели и искал мнимую защиту в кровати своих родителей, между двумя теплыми родными людьми (и это в подростковом-то возрасте).

Мне было страшно засыпать. Измученное сознание боялось очередной порции ужаса, протестуя, оно выдавало порой необъяснимые фокусы. Иногда, например, когда дрема уже смыкала веки, я вздрагивал в страхе: мне казалось, что я перестал дышать.

Все это было неспроста. Сейчас я понимаю, что то была мучительная метаморфоза превращения личинки Хранителя в его куколку. Что-то всесильное, равнодушное, нещадно ломало мое естество, преобразуя по своему желанию.

Родители были встревожены не на шутку. Зная мою тайну, они трезво рассудили, что медицина тут не поможет. Был единственный выход – знахарки, ведуньи.

Не помню, к скольким бабкам возила меня мать. Но то все были пустышки. Я видел насквозь этих напыщенных жаб. Обычные жадные тетки, нашедшие подлый способ обогащения за счет горя других.

С каждым месящем я видел, как тухнет надежда в глазах моей родительницы.

Но вот однажды…

3.

О ней мало кто знал, потому, что она не афишировала себя, говорила: кому действительно надо – найдут. Все, кто посещал эту женщину, отзывались о ней с восторженной благодарностью, пряча в глазах потаенную тень страха.

Она требовала называть себя просто – Полина. Именно так, не баба Поля, не матушка Полина.