– Все тот же Ларри. Никакой серьезности. Ты не обручился? Встречаешься с кем-нибудь постоянно?

– Я себя не ограничиваю, мама.

– Ты всегда так поступал. Но, во всяком случае, ни разу не приходил домой, чтобы сообщить мне, что поставил какую-нибудь симпатичную девушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Либо тебя выручала предельная осторожность, либо тебе везло, либо ты был очень благовоспитанным.

Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз за всю жизнь она заговорила с ним о сексе.

– Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать, – продолжила Элис. – Говорят, что холостяки снимают все сливки. Это не так. Ты просто становишься старым, и из тебя сыпется песок, как из мистера Фримана. У него квартира на первом этаже, и он всегда стоит у окна, в надежде, что подует сильный ветер.

Ларри фыркнул.

– Твою песню передают по радио. Я говорю людям, что это мой сын. Мой Ларри. Большинство мне не верит.

– Ты слышала? – Он задался вопросом, почему она не упомянула об этом сразу, вместо того чтобы говорить о всякой ерунде.

– Ну конечно. Ее постоянно крутят по этой рок-н-ролльной радиостанции, которую слушают юные девицы. «У-Рок».

– Тебе понравилось?

– Не больше, чем любая другая музыка этого сорта. – Мать строго посмотрела на него. – Думаю, что некоторые фразы звучат непристойно. Похотливо.

Он заметил, что начал шаркать ногами, и заставил себя сидеть спокойно.

– Мне хотелось, чтобы песня звучала… страстно, мама. Ничего больше. – К лицу Ларри прилила кровь. Он и представить себе не мог, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.

– Страсти место в спальне, – отрезала она, подводя черту под интеллектуальным обсуждением его хита. – И ты что-то сделал со своим голосом. Звучит, как у ниггера.

– Сейчас? – удивленно спросил он.

– Нет, по радио.

– Это сексуальный звук, таким он и должен быть, – возразил Ларри глубоким, как у Билла Уитерса[19], голосом и улыбнулся.

– Именно, – кивнула она. – Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра – это смело. А теперь появился этот рэп. Рэп – так это называют они. Вопли – вот как это называю я. – Она пристально посмотрела на него. – В твоей песне хотя бы нет воплей.

– Я получаю роялти, – сообщил он. – Определенный процент с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до…

– Ой, прекрати. – Она отмахнулась от него. – Я никогда не была сильна в математике. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?

– Мне заплатили не так уж много. – Он совсем близко подошел к границе лжи, но пока не переступил ее. – Я сделал первый взнос за машину. Остальное буду выплачивать.

– Политика дешевого кредитования! – В голосе матери слышалась злость. – Потому-то твой отец и обанкротился. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело не в этом. Его сердце разбилось. Твой отец сошел в могилу из-за политики дешевого кредитования.

Это была старая песня, и Ларри пропустил ее мимо ушей, кивая в нужных местах. Его отцу принадлежал галантерейный магазинчик. Затем неподалеку открылся «Роберт-холл»[20], и через год отцовское дело обанкротилось. Он начал искать утешения в еде и за три года потолстел на сто десять фунтов. Когда Ларри исполнилось девять, отец умер в забегаловке на углу, оставив на тарелке недоеденный сандвич с фрикадельками. На поминках сестра попыталась утешить Элис Андервуд, которая, судя по ее виду, абсолютно не нуждалась в утешениях, и вдова сказала, что все могло обернуться намного хуже: «Ведь он мог спиться». Произнося эти слова, Элис смотрела через плечо сестры на ее мужа.