– Алло, привет Глеб.

– Привет, Настя! – обрадовался он.

– Как дела на стройке? Как сам? – спросила я.

– На стройке все хорошо, закончим еще до срока. Сам тоже ничего. Ты как?

– Да я тоже нормально, без тебя, блин, тоскливо, а так пойдет.

– Ну, так давай к нам, – Глеб, как всегда, веселился.

– Дел много, Глеб, ты же знаешь. Как дела у Степашки? – спросила я.

– Хреновые у Степашки дела, папка у него хандрит. Настя, ему реально тяжело, ты б, позвонила ему.

– Зачем, Глеб? Для чего? Чтобы напомнить ему о том, что ничего у нас больше не будет?

– Будет или нет, зависит лишь от тебя.

– Не начинай, Глеб. Знаешь, блин, мне тоже нелегко… – я немного помолчала. – Глеб… У меня будет малыш, – тихо сказала я.

– Да ну! Ни фига себе! – заорал в трубку Глеб. – И ты не будешь ему звонить?!

– Не буду, Глеб, и ты ему не скажешь, – твердо сказала я.

– Это жестоко, Настя, – серьезно сказал Глеб.

– Я знаю, Глеб, но не сейчас, когда-нибудь потом…

– Он любит тебя, Настя, надеется и очень тебя ждет.

– Я знаю… Хреновая из меня любовница вышла, Глеб, – с тоской сказала я, к горлу снова подкатил комок.

Глеб слышал боль и горечь в голосе Насти, она не могла оставаться «железной», когда говорила о Богдане, хоть и очень старалась. Глеб был поражен.

– Настя, ты тоже любишь его? – спросил он.

– Я… Я очень люблю его, Глеб… но я смогу это пережить, что будет с ним? Зачем я так поступила с ним? Я ведь знала, что брошу его и уеду. Я ведь видела, как все еще мается Платон, а ведь с ним у нас ничего не было… – из глаз моих снова покатились слезы. – Я ненавижу себя, Глеб… Я прошу тебя, поговори с ним. Скажи ему, что я никогда не вернусь к нему, что я подлая, мерзкая дрянь, поиграла с ним и бросила его… Я сама не смогу. Пожалуйста, Глеб, я не хочу, чтобы он напрасно ждал меня и того, чего никогда уже не будет.

– Я не сделаю этого, Настя, – твердо сказал Глеб. – Я прошу тебя, не плачь. Я скажу Богдану, что у тебя много дел и больше я ему ничего говорить не буду. Никакая ты не дрянь, Настя, ты имеешь право любить и быть любимой.

– Глеб, ты понимаешь, что я уже предала Богдана, когда не сказала ему о том с кем, он хочет серьезных отношений, кого на самом деле он полюбил. Я отмороженный головорез и я уже навсегда останусь такой. Я «мужик» по жизни и я должна была сразу сказать об этом Богдану, а не пудрить ему мозги, – слезы ручьем катились по моим щекам.

– Настя, ну может, стоит сейчас с ним поговорить?

– Я не могу, Глеб. Какая жизнь ждет его со мной? Пусть лучше Богдан забудет меня, как летний роман и продолжает жить нормальной жизнью…

– Он не забудет, Настя. Он поймет тебя. Дождется и обязательно поймет. Не вычеркивай его из своей жизни, не позволяй обстоятельствам диктовать тебе, как тебе жить, – Глеб снова учил меня жизни. – Я прошу тебя, Настя, не плачь.

– Спасибо тебе, Глеб. Давай, до связи.

– До связи, Настя.

Я убрала телефон, по щекам безудержно катились слезы. Я хотела все бросить и уехать в Ивановск. Изо всех сил я пыталась задушить в себе Настеньку и все больше ненавидела Кабана. «Ну, су.а, мы встретимся с тобой! Обязательно, встретимся! И ты, мразь, ответишь за все!»…

… «Бедная, твердолобая Настя, – думал Глеб. – Рядом с Богданом она снова стала не роботом, а человеком, она снова стала женщиной способной любить. Ее, окаменевшее от боли, сердце оттаяло, истерзанная душа снова хотела любви. Страх – снова потерять самое дорогое в жизни, заставляет ее быть машиной расчетливой и хладнокровной, и она будет такой ради своих близких и ради меня тоже. Она никогда не перестанет оберегать нас и думать сначала о нас, а уж потом о себе». – Глеб думал, что Настя боится признаться Богдану в том, кто она по жизни и как она живет. Об истинных причинах ее молчания, он даже не догадывался.