На ней были легкие белые просторные шаровары и в тон зеленой байковой безрукавке легкая, с длинными рукавами и поднятым воротником кофта. На голове – вышитый серебром зеленый чепчик, увенчанный на макушке вензелем.

Выбравшись из аула, Алия умеючи пришпорила коня, сорвавшегося в галоп, вырвалась вперед, но Тулеген дал волю своему орловскому рысаку, и скоро они поравнялись, перейдя на легкую рысь.

И степь широко развернулась перед ними, нет ей ни конца ни края. Летний теплый день пошел на убыль, но солнце еще было высоко, даря тепло всему живому, тянувшемуся к его лучам, к свету жизни.

Тулеген все говорил и говорил, уже с деловитостью заправского знатока, о новой жизни, в которую сам, как в пучину, был когда-то брошен волею судьбы, где люди живут другим миром, и при этом не скрывал своего восхищения перед родными местами, этой девственной степью, овеянной чистотой и свежестью, как юная Алия.

Время от времени он поглядывал на свою спутницу, а та при каждом взгляде, еще стесняясь его, опускала ресницы, прикрывала рукой лицо, неумело пряча свою трогательную улыбку, но глаза так и манили к себе ее спутника. Она старалась ехать рядом.

Кони, как будто понимая обоюдные чувства симпатии молодых своих хозяев, неторопливо вышагивали на пружинистых ногах, стараясь не быть участниками в их интимных делах.

Кажется, так бы и ехали по этой бескрайней степи всю жизнь.

Оставим их одних: дела, угодные Аллаху, свершатся и без нас…

Время пребывания Тулегена в родных местах, где прошло его беззаботное детство, подошло к концу. Пора собираться в дальнюю дорогу. За все эти дни с волнующим трепетом он побывал в укромных местах и знакомых закоулках. Поездил по широкой девственной степи, налюбовавшись ее богатой и красивой, ни с чем не сравнимой природой. И, сидя у себя, как бы подытоживая, обдумывал, как найти точки соприкосновения между двумя противоположными мирами: такой спокойной степью с ее многовековым устоявшимся укладом – жизнью степняков – и тем бурлящим, ищущим, мыслящим, прогрессирующим, открывающим горизонты возможностей для улучшения жизни человечества.

Закравшиеся внутрь мысли об этом грызли его сознание, не давали ему покоя. Как бы ему хотелось, чтобы его народ шел в ногу со всем развивающимся миром…

«И мой народ познал бы плоды цивилизации, сам стал бы на путь развития, – так размышлял Тулеген. – Но трудно будет соединить несоединимое, как бараний жир с водой. Здесь нужны радикальные меры, поскольку надо будет переломить сознание людей с обеих сторон – с вековыми устоями одних – и заставить понять, принять его другими».

Размышляя над этим и не находя ясного ответа, он иногда вскакивал от ужаса, от безысходности, а может, и просто от собственного бессилия самому чем-нибудь помочь. Но каждый раз на грани отчаяния он брал себя в руки и, начиная с малого, обдумывал, как при существующем укладе жизни степняков найти почву для того, чтобы взошли ростки нового миропонимания в народном сознании.

Тулеген очнулся рано и, мечтательно склонив голову, лежал. Утренний, ранний сон самый полезный, только почему-то не спалось ему. Наступило утро дня отъезда. Он вышел из юрты. Над горизонтом занималась заря, окрашивая его в оранжевый цвет. Травы, набравшиеся ночной росы, распространяли прохладу. И вскоре в голове наступила ясность, поборов дремоту. Тихо-то как вокруг! Недалеко, рядом с аулом, бродят стреноженные рабочие лошади и дойные кобылицы. Одна кобыла сильно заржала, нарушая предрассветную тишину, и сразу же на ее зов отозвался по-детски звонким, дребезжащим голоском жеребенок.