– Ему что, трудно показать ее по скайпу или пустить меня к ней, когда она спит? В чем проблема? Что не так? Да за такие деньги, которые уходят на мамино лечение, я могла бы в соседней палате находиться и наблюдать, пусть даже она этого и не хочет.

Ройф возмущенно сощурил глаза и отчеканил:

– Зинаида запретила персоналу тебя пропускать!

– Не могу поверить! Нет! Да сколько можно?! Я переживаю за нее и имею право хотя бы увидеть! Не понимаю, почему меня не пускают к родной матери. Что за бред??? – уже кричала, срывая голос до хрипа.

– Это ее желание! – злорадно прошипел отец, получая удовольствие от моего состояния. – Посмотри на себя! Тебя нельзя к ней пускать. Истеричка.

Всхлипнула, закрывая рот. Отвернулась, чтобы не видел меня такой, продолжая насмехаться. С трудом заставила себя успокоиться, выравнивая дыхание, и прошептала:

– Она передумает. Я знаю. Она не может вот так наплевать на меня! Я хочу быть рядом, когда ей плохо.

– Эгоистка! – закричал отец, кидая через весь стол телефон. Думаю, пытался в меня, но сейчас это не важно. – Тварь! Только о себе думаешь. Вот, держи его. Ненормальная!

Дрожащими руками подобрала стационарную трубку с паркета, чудом не разбившуюся о стол при ударе, и спросила:

– Что с мамой?

– Ей стало хуже и сейчас она проходит обследование. Поэтому…

Раздался звонок, и я мгновенно нажала ответ, отходя в сторону, не желая, чтобы отец присутствовал при разговоре.

Разговор с врачом помню смутно. Мужчина сказал, что сейчас состояние матери в принципе нормальное, если учитывать ее заболевание, но они не исключают наступление четвертой стадии рака головного мозга.

«Как так? Что значит, не исключают, когда состояние нормальное???»

После последней фразы, я слышала через слово, мозг отказывался принимать поступающую информацию. Очевидно, Ричард Булл понял мое состояние, и около пяти раз, повторил, что маме проводят необходимые обследования, а потом они мне лично позвонят и все расскажут. Врач даже попытался утешить, выразившись, что, скорее всего, мне не стоит волноваться по этому поводу, и это только стандартные процедуры.

Дальше я уже не слушала, вернее не понимала слов. В голове шумело, звенело, и к горлу подступала тошнота. Добрела до ванной на первом этаже и, закрывшись, уселась на ледяной кафель, горько разревевшись. Была опустошена и раздавлена.

Смогла встать только через полтора часа, смутно осознавая, что на две первые пары я точно опоздала. Еще полчаса маялась, наворачивая круги в своей комнате, не зная, за что схватится. Все валилось из рук, падало, отчего я сильнее чувствовала себя никчемной развалюхой.

Села на кровать и попыталась успокоиться. Понимала, что так нельзя. Нужно взять себя в руки и идти в университет. Отучиться, взять конспекты у девочек и все переписать в библиотеке. А потом… пойти домой… спать... Нет, в парк.

Жизнь не стоит на месте. Все будет хорошо. Я верю. Очень верю. Насколько можно верить! Пусть сейчас трудности, но нельзя доводить себя до никчемного состояния, когда еще есть шанс и все может быть хорошо. Мама жива, и это самое главное. А я… постараюсь ее не подводить. Она знает, что я справлюсь без нее, значит… надо встать, перебороть себя и идти вперед. Верить и ждать.

Вытерла слезы рукой и, схватив сумку, пошла на занятия. Пусть и на две пары. Я должна себя чем-то занять, загрузить и отвлечь.

***

Сижу на лавочке, и смотрю на время. Пять минут шестого. Вроде как опаздываю на встречу с Айсбергом. Нужно встать и выйти за пределы парка, а я тут, думаю. Нет, я не боюсь, только легкий мандраж, от осознания того, к чему приведет мое решение.