Они с аппетитом набросились на пирожки – Алексей почувствовал внезапный голод – запивая их превосходным вином. Девушка раскраснелась, перестала дрожать, даже курточку слегка расстегнула. Удивительно светлое южное полнолуние было ярким, звёздным, не синим или чёрным, а каким-то прозрачно-зелёным; лёгкие тени словно растворялись, таяли, не хотели закрывать даже мелкие камни или кусты. Они сидели молча, привалившись спинами к большому камню, поддавшись очарованию дивного ночного света, не желая разрушать неуклюжими словами нежную песню сверчков под тихий аккомпанемент невесомого прибоя…

Одна за другой на берег выкатились три-четыре волны покрупнее – со стороны Белгород-Днестровского прошёл катер или небольшое судно – перебили ритм, нарушили мелодию. Наташа слегка встряхнула головой, словно просыпаясь, взяла Алексея за руку, посмотрела на его часы.

– Ого, первый час, мне пора. Вы меня обязательно проводи́те, ладно?

Подошли к гроту, и Наташа двинулась дальше, слегка медля, оглядываясь на него.

– Смелее, я тут недалеко!

Она благодарно улыбнулась, пошла дальше, скрылась в темноте грота. Появилась минут через десять, подбежала к нему, улыбаясь немного смущённо: взрослая девочка, а в сказки верит!

– Ну как, ответила тебе Королева? Всё выяснила?

– А, ладно, – она тряхнула головой, – вина хочу, есть хочу!

Быстро доели пирожки, выпили немного вина.

– Ну что, домой? – спросил Громов.

– Нет-нет, только не домой, вы же одессит, а не чопорный петербуржец, давайте ещё погуляем, ну, пожалуйста! В такую ночь нельзя спать, нельзя плясать на дискотеках, надо гулять у моря, купаться, читать стихи!

– Ну давай, читай, – Алексей откровенно любовался девушкой. После грота её словно отпустило напряжение, она весело смеялась, пританцовывала, стройно изгибаясь; начала читать какие-то стихи, запуталась, от души расхохоталась. Это было искреннее, совсем не хмельное веселье, он тоже смеялся, сбросив лет двадцать.

Они пошли по берегу, весело болтая вроде бы о пустяках, перебивая друг друга; но слова вдруг становились значительными, приобретали потаённый смысл… Уходя от этой значительности, бежали купаться, не переодеваясь после этого, сохли на ходу.

Ярко-зелёная, таинственная ночь полнолуния таяла, звёзды уплывали в глубину неба, луна тускнела, уступая место тяжёлому, литому оранжевому диску, вальяжно поднимавшемуся с востока. Медленно прошли через просыпающийся посёлок, зашли на рынок, где Алексей купил мёд в сотах, и они допивали вино, заедая его восковой терпковатой сладостью. А коричневый от солнца старик, продававший мёд, улыбался им одними глазами на непроницаемом лице…

Алексей с Наташей подошли к воротам пансионата, прошли по дорожке; как по команде остановились возле скамейки, где познакомились вчера.

– Мне уезжать через два часа… – тихо сказала девушка. Она непроизвольно подалась к нему, он приобнял её одной рукой, – Спасибо вам огромное, я не помню, когда мне было так хорошо… Вы настоящий, Алексей. Как жаль, что я поздно родилась и не встретила вас лет двадцать назад!

Наташа порывисто обняла его, поцеловала возле губ.

– Счастья вам… – она двинулась вперёд, всё ещё держа его за руку.

– Будь счастлива, девочка, – эхом повторил он, пока её рука выскальзывала из его руки…

Громов зашёл к себе в номер, сел на кровать. Невинная прогулка, целомудренный поцелуй, обычные слова. Но не оставляло чувство, что сегодня он встретил свою давнюю покинутую любовь, о которой напрочь забыл в суете. Встретил и опять потерял…

Сегодня – родительский день. Ещё его называют – «проводы». Странное название, правда? Таня совершенно не понимает, кто кого провожает и зачем. Ведь умерших давно проводили – когда хоронили. Сейчас их нужно поминать, а провожать-то зачем? Мама пожимает плечами: