Прошел час, натаскав сухих веток к тому месту, где мог бы быть костер, мы сидели, прижавшись друг к другу на недостроенном шалаше. Вдруг, все вокруг осветив ярким электрическим светом, на поляну въехала светло-серая «Волга», из нее вышел дядька из большого начальства, забрал Клауса, дал нам спички и четыре большие бутылки воды. Потом он отвел меня в сторону и попросил ни на каких каналах связи, кроме нашего, не работать. Я стоял, шмыгая носом, извинялся, благодарил… Не хотелось их отпускать, тянуло еще поговорить, пожаловаться, что-то объяснить, но «Волга» в два приема развернулась и скрылась за деревьями.

Мы только-только успели разжечь костер, когда вернулись разведчики. Они три часа почти без движения пролежали в подтаявшем снегу, хронометрируя, когда и куда ходят солдаты из караула. Костер еще только разгорался, не было ни шалаша, ни жареной курицы, ни горячего чая. А мне нечего было сказать в свое оправдание. Шалаш поставили уже в полной темноте, костер мало-помалу нас согрел, сварили еду из консервов, заварили чай. Встал вопрос про курицу. Никто не хотел ее резать и, более того, никто не знал, что с ней делать потом. Как, например, избавиться от перьев? Я предложил ее отпустить, что, конечно, было глупо – отпускать курицу в лесу. В итоге, ее резал мой друг Андрюха, потом он же ее ощипал, помыл выделенным с боем стаканом воды и жарил для всех куски куриного мяса на палочках. По очереди поспали по два часа.

Толя не спал вообще, всю ночь он просидел у костра с кружкой чая. Не спать одну-две ночи – его привычная жизнь, и она ему нравилась гораздо больше, чем мельтешение в переполненных городах. Толе привычно было топать день и ночь, жить в лесу, воевать, возвращаться ненадолго, и снова ехать в очередную «командировку». Ребята спросили, почему же тогда он хочет увольняться. Командир сдержанно поругал начальство, денежное содержание, квартирный вопрос. Получалось, что только из-за бытовых и административных неурядиц человек решил бросить любимое дело. Никто не спросил его о риске погибнуть или получить тяжелое ранение, а сам про это он не заговаривал, зато еще раз рассказал про «своего первого»: как получили задачу провести разведку в одной чеченской деревне, и они двигались по совершенно пустой улице, когда вдруг из-за забора на них спрыгнули те, кого он называл «чехи». На Толю чеченец спрыгнул очень ловко, так, что ногами сразу выбил автомат, намереваясь взять пленного, но, кроме огнестрельного оружия, наш командир очень любил холодное, ему хватило мгновения выхватить нож и точно, на всю глубину лезвия, ударить нападавшего в солнечное сплетение. Русская группа оказалась лучше подготовленной, а чеченцы переоценили свои возможности и все погибли. Я спросил, не было ли у Толи потом каких-то переживаний, угрызений, все-таки человека убил, да еще ножом. Получил ответ, что вообще никаких, только огромная радость, что получилось, что не зря готовился и что повезло. Потом говорили про экстремальные возможности человеческого организма, и Толя рассказал, как у него был боец, которому пуля пробила сердце. А он, получив ранение в левый бок, вышел из боя, снял бронежилет, сел возле дерева и только тогда умер. Минуты две или три человек с пробитым сердцем ходил, разговаривал, совершал осмысленные действия. Объяснения этому ни у кого не было. Мой брат пошутил, что, слава Богу, «Толин первый» оказался нормальным в плане физиологических реакций, а то, если бы он еще две-три минуты осмысленно функционировал, дело могло закончиться не так благополучно. Потом мы его все-таки спросили про потери, про гибель товарищей. Толя ответил, что хорошо подготовленные гибнут редко, хотя и такое, конечно, случается.