Первые три дня нас по программе изнуряли тренировками. Каждое утро пробежка, зарядка, завтрак, потом построение и по плану боевого распорядка нас сажают на БТРы и везут «на задание», – например, спуститься с крыши здания по веревкам и ворваться в окна, или отрабатываем боевой порядок передвижения, когда при столкновении с противником арьергард совершает молниеносный обходной маневр под романтическим названием «удар хвостом скорпиона». Еще мы бегали – точнее пытались бегать – в тяжеленной защитной амуниции, где одна только каска весит пять килограмм. Два раза по полдня мы бабахали из всякого оружия на стрельбище, один раз лежали под прокатывающимся сверху БТР-ом, пытались понять устройство и логику установки простейших мин. А когда мы кидали гранаты, я обратил внимание на странную закономерность: как только ты подбегаешь к той линии, от которой должен сделать точный бросок, и замахиваешься, твоя каска тут-же съезжает с головы на лицо, полностью закрывая обзор. Дальше командир в ужасе орет: «Не разжимай руку, левой поправь! Ты некоторое время осмысливаешь команду, потом до тебя доходит, возвращаешь каску на место и… бросок, падение, взрыв.

В этой части Московской области оказалось много подходящих мест для военных занятий. Одним из таких полигонов был заброшенный коттеджный поселок, домиков на двадцать с полуразрушенными коробками хороших просторных домов с крышами, окнами и подвалами. Прямо в лесу на полянке стоит себе поселок, только дороги к нему нет, кроме той, что по лесу укатана военной техникой.

Вечером, когда занятия заканчивались, мы ужинали и мылись из прибитой к дереву пластиковой бутылки с холодной водой. Наряд из наших же ребят все моет-убирает, поддерживает всю ночь буржуйку. Остальные спят одетые, в шапках, так как печка протапливает палатку паршивенько, а на календаре только начало апреля.

Вообще-то было даже интересно, но физически очень тяжело. Нами руководили два молодых парня – офицеры без знаков различия, еще двое или трое из начальства наезжали иногда. Уставали мы страшно, не высыпались, мерзли и хотя старались поддерживать друг в друге командный дух и боевой задор, все же на третий-четвертый день слегка загрустили и сникли.

Одного из нашей маленькой компании звали Клаус. Он был худенький, носатый и смолоду, когда выпивал, здорово исполнял какую-то бодрую немецкую песню, хотя по-немецки вообще не говорил. Этот Клаус главным образом и сеял пораженческие настроения, гудел чаще других: «на фига нам все это надо, чего мы – идиоты – сюда приперлись, сидели бы дома…», за что его терпеть не мог мой двоюродный брат – из всех наиболее подготовленный и самый неутомимый. Вообще за первые четыре дня мы, семеро, не сговариваясь, распределились на три группы: трое сильных, ловких и выносливых, трое унылых и ослабленных, и Клауса, который непонятно, уставал или нет, но злобно отказывался выходить на зарядку, нести ночью дежурство и каждый день требовал, чтобы его отправили домой. Под общим давлением и почти неприкрытыми угрозами, он воздерживался от решительных действий и продолжал вяло участвовать в тренировках, но нередко нагло ложился на нары и дрых вместо ратного труда. Я, организатор и вдохновитель проекта, оказался во второй, ослабленной тройке – бегал медленно, стрелял не туда и… было обидно, что мы так разделились. Мой брат и двое других крепких ребят незаметно стали отдельными: рядом спали, вместе сидели за столом, рядом шли или бежали в строю, смеялись, болтали. А мы – уставшие, оказались каждый сам по себе, хотя в «мирной» жизни мы все были друзья.