Смерть несёт на спине двустволку, чтобы в дырочках небосвод, чтобы легче попасть на небо. Ненароком разбив часы, дед в сарае находит невод – сетью легче ловить косых. Не гонись за двуличной славой, бей баклуши, ищи пути. Зайцам холодно долго плавать, и умеет Мазай грести вдохновенно, до паранойи, ну и далее в том ключе.

Он в претензии только к Ною – не оставил ему ковчег.

Прислонил бы вон разве к дубу, расплатился бы дед потом. А соседи смеются – в дурку, на курорт, в престарелый дом. Но нагрянут к нему мерзавцы, он им скажет, смахнув слезу: «Я Мазай, я спасаю зайцев. Приходите, когда спасу».

Стоял фонарь.

Был старым и хорошим. И гордым, как небесный атташе.

Когда в подъезде завелась Маргоша, то не пришлась подъезду по душе.

Вообще, Марго почти не докучала (Васёк из третьей – точно наркоман).

С утра гуляла долго у причала и сочиняла по ночам роман. Внутри кипели страсти. Аферисты бросали женщин, и наоборот.

С опаской, что вот-вот сердечный приступ, Марго уничтожала бутерброд. А если ей хотелось поругаться, она всегда ругалась с фонарём: какое ослепительное гадство – светить, хотя мы скоро все умрём, рулетка без единственного шанса, ну кроме одного – упасть без сил.

Фонарь молчал, но он не соглашался. Фонарь горел, поэтому бесил.

Нервировал алоэ на окошке, и щучий хвост, и шерстяной моток.

Марго была любимой чёрной кошкой улыбчивого дворника. А то – гоняла мух, следила за квартплатой, смотрела на аквариумных рыб.

Хозяин по двору ходил с лопатой, хозяин посыпал песком дворы. И календарь висел, и чайник булькал,

но смерть уже за дворником пошла.

Да просто с крыши сорвалась сосулька, в январский день, десятого числа.

Напрягся кактус, охнула монстера.

И в форточку, вдохнув метель и гарь, рванула кошка, гибкая пантера. Нарушив график, засиял фонарь. Взяла и оттолкнула человека, подумав напоследок: вот и всё. Тогда, конечно, было много снега, был целый город снегом занесён.

Стоял фонарь (а в метре гнулась арка, завидуя ему и турникам). Фонарь молился маленьким, фонарным, искрящимся и ламповым богам.

Марго теперь живёт у океана, уже перевезла весной семью. Она фотограф – пальмы и лианы, заказчики покоя не дают. Недавно у Марго родился мальчик. Но почему-то каждым январём Маргошу тянет дописать романчик и сильно поругаться с фонарём.

Колодезный журавль воду пьёт. Давай тащи унылое тряпьё по переулкам, улицам и скверам к русалкам, ограм, фавнам и химерам.

Не человек – небесный сухпаёк.

От бабушки, от дедушки ушёл. Давай кричи, что это хорошо. Вполне самостоятельное тесто, катись вон

от работы до подъезда.

По новым городам стелись, как шёлк.

Докатишься до берега реки, мостков, рогоза, плачущих ракит. А там твой бог сидит себе рыбачит на червяка,

на хлеб и на удачу.

Над головой летают мотыльки.

Поправив плащ, резиновый сапог, он скажет: что, попался, колобок? Костёр бы надо, не найдётся спичек? Какой самонадеянный куличик,

ты посмотри, какой капризный бок.

А я тебе давно не конвоир, но бесконечно умножал, двоил. С любовью, снами, сказками, котами Господь тебя в ладонях покатает, пригладив все неровности твои.

Подует в уголок большого лба. Настанет ночь, ревнива и слаба. Экран покажет звёздные анонсы.

Ты сядешь старику на кончик носа, чтоб маленькую песенку слабать.

И дальше в путь – по рельсам, по степям, бунтуя, страшно корчась и хрипя. Весна придёт – начнёшь смеяться гулко.

Запомни, дорогая хлебобулка, что больше смерть

не выловит тебя.

Повезло, если город, в котором живёшь, прекрасен. Проникаешься сказкой, и сам уже вроде сказки. Что ни день – то счастливый билет, что ни ночь – то праздник. Каждый встречный тебе улыбается без опаски. Город с воздуха чем-то похож на плывущий остров, а плохое чего примерещится, неживое, горожане велят объявиться Убийце Монстров. Кат спешит по осеннему мху, по сосновой хвое. По прищуренным улицам в мягких спешит сапожках. И скрипит ему вывеска, где нарисован бакен. А особенно долго таращатся в спину кошки, а особенно жалобно воют вослед собаки.