Дочь Петровых – двенадцатилетняя не по годам серьёзная Альбина, обучалась в двух школах: общеобразовательной и музыкальной по классу фортепиано, и в обеих делала успехи. Её день был расписан по минутам. Занятия, репетиции, выступления. Девочке нравилось быть в центре внимания, быть лучшей, а это требовало много сил и времени.

Бывало, Арсений Егорович, проскользнув в помещение, где она упражнялась, устраивался в кресле и прикрывал веки. Если бы не нога, выбивающая такт, могло показаться, что он спит. Когда музыкантша сбивалась, брови родителя хмурились. Несколько раз мелодия спотыкалась, крутилась на одном и том же месте и, наконец, лилась ровно. Тогда лицо слушателя вновь разглаживалось. Сам он таким талантом не обладал и Алю слушал с удовольствием. Вскоре, чтобы не отвлекать, бесшумно, несмотря на внушительную комплекцию, вставал, целовал пианистку в макушку и исчезал.

Наблюдая такую сцену, благоверная ворчала про себя: «Вот селёдка безъязыкая, хоть бы одобрил её старания! Так нет – чмокнул в маковку и до свидания!» Для Альбины же это было высокой похвалой. На долю мамы выпадала лишь уборка в комнате вечно занятой дочери.

Младший из Петровых, Святослав, внешне походил на мать и казался не от мира сего. Мальчик увлекался рисованием, и в художественной школе ему прочили большое будущее. Взгляд Славиных голубых глаз зачастую устремлялся вдаль. Как будто он видел нечто такое, что простым смертным увидеть не дано. Юному дарованию многое прощалось. Не раз Вера Александровна, его классный руководитель – «англичанка», призывала коллег проявить к подрастающей знаменитости снисхождение.

Однажды на профессиональный праздник Слава подарил любимому учителю картину – крупная алая роза в каплях росы. Нарисованный цветок смотрелся натуральнее, чем его настоящие живые сородичи. Он словно дышал и издавал тонкий аромат. Под очками педагога заблестела влага.

– Дети, Святослав Петров – наша гордость, он обязательно прославит город!

Спустя неделю на уроке английского языка Славу вызвали отвечать. Он путался, запинался, искал подсказки на потолке и, несмотря ни на что, получил «четыре». Следующей к доске пошла его соседка по парте Таня. Она тоже оказалась плохо подготовлена и схлопотала справедливую «тройку». Садясь на место, Таня злым шёпотом бросила: «Мерзкий подхалим!»

Прозвенел звонок, школьники вышли в коридор. Когда перемена закончилась, юный художник, глядя на одноклассницу невинно-голубыми глазами, протянул листок. Та ахнула – на рисунке была она, Таня, в ромашковом поле, с венком на распущенных чуть вьющихся волосах. «Спасибо!» – прошептала девочка, розовея от удовольствия. Вокруг столпились ребята. «Вот это да! Ну ты даёшь! А меня нарисуй!» – послышалось отовсюду. Слава же смотрел куда-то вдаль и, казалось, ничего не слышал…

В огромной квартире маленькому живописцу была выделена мастерская. Арсений любил в неё наведываться, когда тот работал. Отец подолгу пристально разглядывал незаконченное творение: отходил, вновь приближался, прищуривался и вдруг упирался взглядом в какую-то точку. Мальчик перехватывал этот взгляд, на миг замирал, быстро замешивал краску и что-то подправлял на холсте. Два-три мазка, и родитель удовлетворённо кивал, а сын благодарно молча прижимался к нему плечом.

«Ведь даже звука не произнёс! – сокрушалась про себя всевидящая Ксюша. – И этот мелкий туда же – всё молчком». Стоит заметить, что в живописи, как и в музыке, Петров-старший не разбирался.

Что сказать, Фортуна Ксении улыбалась. Вот только потребность воспитателя у неё никак не получалось удовлетворить. «Бодливой корове бог рог не даёт, – подшучивала Светлана. – Так и быть, воспитывай меня». Её саму удивляло этакое жгучее желание поучать других, и, тем не менее, в определённых кругах сестра была востребована. Бабушки-пенсионерки частенько советовались с ней, изливали душу, начиная рассказ о своей тяжелой судьбе чуть ли не с пеленок. Словно эта симпатичная дама знала жизнь лучше, чем убелённые сединами старушки. Почтальонша служила для них чем-то вроде психотерапевта, к тому же пользовалась непререкаемым авторитетом. Все знали: у неё прекрасные дети и муж – большой чин, к тому же порядочный семьянин.