Он улыбается, оглядывая комнату, и я чувствую, как у меня сжимается горло. Но это хорошо, потому что, оказывается, мои инстинкты все-таки не собирались отправляться в отпуск. Мои инстинкты подпрыгивают, подтягивают дополнительную команду экстренных инстинктов и кричат: «Смотри, смотри!»

Потому что он великолепен. Я была на тридцати шести онлайн-свиданиях – и ни одно из них так меня не потрясло.

Ему, должно быть, под сорок. Он хорошо сложен – это видно сквозь ткань курты. Волнистые черные волосы, легкая щетина, волевая челюсть, темно-карие глаза и плавные, легкие движения, с которым он садится. Он немного неуверенно улыбается своим соседям, берет у Фариды бейдж и ручку и задумчиво смотрит на них. Он самый красивый человек в комнате и на миллион миль вокруг, но, похоже, даже не замечает этого.

Я понимаю, что откровенно пожираю его глазами. Но это нормально, потому что, если вы писатель, вам следует быть наблюдательным. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что делаю мысленные заметки для персонажа в своей книге, и именно поэтому я так пристально смотрю на его бедра.

Я замечаю, что Кирк, похоже, очень увлечен одной из новоприбывших, и быстро поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Она тоже довольно привлекательна, с рыжевато-каштановыми волосами, белыми зубами и удивительно загорелыми руками. Второй парень невероятно накачан, с гигантскими бицепсами – на самом деле вся наша группа внезапно стала в среднем процентов на пятьдесят красивее. Что, возможно, о чем-то говорит, если сравнивать боевые искусства с писательством.

Настроение в комнате поднялось, и мы с восхищением наблюдаем, как новички подбирают себе имена. Девушка выбирает Лирику, супермускулистый парень – Черный Пояс, а темноволосый парень называет себя Голландцем.

– Так звали мою собаку в детстве, – говорит он, представившись, и я таю. У него приятный голос. Он глубокий и богатый, честный и амбициозный, но благородный и с чувством юмора, с намеком на прошлую печаль, но с лучами солнца будущего и редкой для остальных нитью интеллекта. Ладно-ладно, я знаю, что слышала, как он произнес всего восемь слов. Но этого достаточно. Я могу точно это сказать. Я чувствую. Я просто знаю, что у него большое сердце, ему присущи честность и честь. Он никогда бы не стал делать себе в Фотошопе глаза Брэда Питта.

Плюс у него в детстве была собака. Собака, собака! У меня почти кружится голова от надежды. Если он одинок… если только он одинок… и натурал… и одинок…

– В этом ретрите мы стараемся не раскрывать подробности нашей жизни, – говорит Фарида с нежной улыбкой, и Голландец прищелкивает языком.

– Верно. Вы говорили. Извините. Уже все испортил.

Новая, ужасающая мысль приходит мне в голову. Если мы не рассказываем о себе, как я узнаю, одинок он или нет?

Он должен быть одиноким! Он излучает вибрации одиночества. Опять же: если он не один, то где его партнер?

– Теперь, когда все представлены, – говорит Фарида, – мы можем продолжить нашу дискуссию. Может быть, Голландец, вы скажете нам, что для вас значит «история»?

По лицу Голландца пробегает тень, он кажется встревоженным.

– История, – вторит мужчина, явно пытаясь выиграть время.

– История, – кивает Фарида. – Мы здесь, чтобы создать историю. Это наша задача в этом ретрите.

– Хм. Верно. История. – Голландец потирает затылок. – Хорошо, – наконец говорит он. – Видите ли. Я приехал сюда, чтобы учиться надрать задницу противнику. А не писать истории.

– Конечно, – тихо говорит Фарида. – Но постарайтесь.

– Я не писатель, – наконец говорит Голландец. – Я не умею рассказывать истории. Не то что вы. У меня нет ваших навыков или таланта. Хотя я хотел бы научиться. – Он оглядывается, мы встречаемся взглядами, и у меня сводит живот.