таят сопротивленье гордое,
хмельное, непреодолимое.
Мужчины – воины в загуле
и по сопротивленью братья.
Их не сломили, не согнули
России дружеской объятья.
И смуглые твои красавицы
из поколенья в поколение —
политика их не касается —
участвуют в сопротивлении.
На каждом доме с галереями
распяты на веревках платьица.
От игр воинственных дурея,
и дети здесь сопротивляются.
Полотна Пиросмани. Чинные
крестьяне, кони и олени,
застолья длинные, кувшины винные
участвуют в сопротивлении.
Храм из туманного песчаника,
немеркнущее семисвечие.
Сопротивление печальное,
сопротивление извечное.
И ты же вырастила гения
безверья, палача, раба.
Руси властительной отмщение.
Но кровью страшное крещение,
твой сын, он начинал с тебя.
19 апреля 1982
«Армения, страна-печаль…»
Армения, страна-печаль.
За что судьба тебя карает?
Мечом рассечена сплеча
давным-давно. А все – живая.
Одаривая землю светом,
по миру разлетелась стая
птенцов твоих. Тебе неведом
покой. Идешь навстречу бедам
по лезвиям камней, босая…
1984
«А когда уезжать собрались…»
А когда уезжать собрались —
провожанья, прощанья, прощенья,
сборы, споры в квартирах пустых…
Кому в путь, кому снова под дых,
А кому – ожидание виз,
получили уже разрешенье.
– Вы когда?
– Мы в четверг.
– Нам отказ.
Срок истек, подадим еще раз. —
Чей-то родственник щелкал и щелкал
объектива внимательной щелкой.
Лиц еврейских и русских смешенье.
Фото – тем, кто уже собрались,
у кого ожидание виз,
кто уже получил разрешенье.
А оттуда неясные вести.
Эти едут, те ждут, те на месте.
Кто здесь мать? Кто сестра? Кто стукач?
Эта плачет. Плачь, милая, плачь.
Сын мой был в долгосрочном отказе, я знал.
Но тогда кто кого – я его провожал.
А фотограф все щелкал и щелкал
объектива внимательной щелкой.
Тогда я увидел молодую женщину. Она ни о ком не плакала. Она была красивая, красивая, красивая! Я спросил ее: «Вы уезжаете?» Эта женщина не уезжала. Я не знаю, кого провожала. Я крикнул фотографу: «Снимите эту женщину! Увеличьте ее портрет и повесьте на стену дома, на улице, с надписью: „Эта женщина не уезжает!“», Впоследствии я узнал, что она живет в Париже.
1976
«Меня ошибочно любили…»
Меня ошибочно любили
Златые женщины твои.
Меня случайно не убили
враги твои – враги мои.
Долдонили, меня позоря,
твои начальственные лбы,
что выносить не надо сора,
пойми, мол, из чужой избы.
Друзей безмолвно провожаю
и осуждать их не берусь.
Страна моя, изба чужая,
а я с тобою остаюсь.
Твоих успехов череда —
не для меня, не для меня.
А для меня твоя война,
а для меня твоя беда.
1976
«А легко ль переносить…»
А легко ль переносить,
сдерживать себя, крепиться,
постепенно научиться
в непроглядном рабстве жить?
И навеки кротким стать,
чтоб не выйти из терпенья,
угасая постепенно,
и смиряться и прощать?
Мол, дотерпим до зимы…
Проползли ее метели.
Так до лета неужели
как-то не дотерпим мы?
А потом до той зимы…
А случится, и до лета,
ну, случится, до тюрьмы
(где-то в смысле шутки это).
И не то перетерпели!
Ведь не мы одни. Теперь
терпят все – и те и эти,
но доколе так терпеть и
сколько можно так терпеть!
Мол, дотерпим до зимы…
Проползли ее метели.
Так до лета неужели
как-то не дотерпим мы?..
1973
«Недобросовестность, ты выживешь…»
Недобросовестность, ты выживешь,
владея средствами простыми:
так осторожна перед высшими —
небрежна перед остальными,
так невнимательно рассеянна,
ты выше всех земных сует.
Ты, бесшабашная, весенняя,
как бы талант и как бы свет…
Нестойкий, ненадежный мир
невыполненных обещаний,
пивных, запущенных квартир,
потерь, обид, судов, прощаний.
Недобросовестность в молчании
свершает беззаботный пир.
Глаза провинциала
Гордый город Москва.
Там начальство в велюровых шляпах.
Там талант на таланте,