– От какой водки, Алла? Он не пил совсем. Он же за рулем почти сутками был. Когда? – Тимур с осуждением смотрел на нее, как будто видел впервые. – У него же здоровья и времени не было. Когда он мог пить?

– Значит, находил время, – фыркнула она, сощурившись. – Я сама у него в машине водку видела. И не раз. Значит, пил.

– А то, что он эту водку держал для пассажиров, которые в магазин за ней опоздали, тебе в голову не приходило? – он криво ухмыльнулся. – Я, признаюсь, тоже так делаю. И многие ребята. Надо же зарабатывать.

– Ух ты! – ошалело поводила она глазами. – А где же твои заработки были все это время, Тима? За мой счет жил, а… А, поняла! На букетики Клавке все спускал? На подарки ей? У, змей! Уходи! И нечего меня тут уговаривать!

– Зря ты так, Алла. – Он повернулся к ней спиной, взялся за дверную ручку. – Все ребята против того, чтобы ты снова Петровича замазывала. Он только на ноги встал. Слесарем переоформился. Сейчас снова начнут его трепать, с работы уволят. Зря ты. Коллектив не поймет.

– Коллектив – это кто? Клавка твоя сухожопая? – прошипела она ему в спину.

Тимур, не поворачиваясь, вышел. Дверь закрыл тихо, плотно. А Алла, вернувшись за свой стол, вдруг расплакалась.

Все, это конец, поняла она. Он ее списал. Бросил. И врать ей теперь ему даже невмоготу.

– Сволочь! Все сволочи! – шептала она, глотая слезы. – Я вам всем еще покажу! Вы еще обо мне услышите! Вот я вам…

Звягин стоял у кабинетного зеркала, отколотого вверху слева в форме треугольника. Кто отколол, почему, куда делся осколок – он не знал. Когда он вселился в этот кабинет, этот дефект уже был. И он, каждый раз глядя на себя в разбитое зеркало, думал, что это плохая примета. Что давно пора его снять со стены возле двери. И повесить другое. Не так уж и дорого. Мог бы средства и из собственного кармана достать. Но все что-то мешало и мешало. И благие намерения вспоминались, лишь когда он глядел на свое отражение и досадливо понимал, что его ауре в один прекрасный момент может настать конец. Она истончится, превратится в выжженное поле.

Подполковник со вздохом отошел от зеркала, сел за стол и невесело усмехнулся.

Если бы кто-то прочел его мысли, счел бы язычником. И точно не доверил бы ни одного серьезного расследования. И воспитание детей и внуков. Потому что верить в приметы, нашептанные бабушками, неправильно.

Звягин взглядом поймал в окне медленно плывущее облако. И оно ему тут же напомнило надгробие. С крестом! Он даже поплевал через левое плечо три раза, настолько поразительным было сходство. Хорошо, что в кабинете сидел один. Хромов с утра отправился в парк, где работал таксист, последним видевший Марию Белозерову в живых. Хромову не терпелось еще раз допросить Климова. Уточнить кое-какие детали.

Звягин не верил в эту затею. Вон у него в папке с делом целая стопка показаний этого таксиста. Они его три с лишним года назад без конца на допрос дергали. У мужика потом даже проблемы со здоровьем начались. И его адвокат, которого тому пришлось нанять, недвусмысленно дал понять: если не отстанут от несчастного, пусть ждут прокурорской проверки.

Он осторожно потрогал лысину. Расправил редкие волосы. Показалось, что не так. Влез в верхний ящик стола, достал редкий гребень и провел им по волосам. И снова глянул за окно.

Гадкое облако, словно насмехаясь, остановилось, повиснув в оконном проеме все тем же погребальным объектом.

– Добра не жди, – скрипучим голосом произнес Звягин.

И даже вздрогнул от телефонного звонка на мобильный.

– Да, старлей, докладывай. Что у тебя нового?

И Хромов в ответ так тяжело вздохнул, что подполковник тут же понял: все его предчувствия, которые кто-то счел бы язычеством, кажется, начинают сбываться.