Она внимательно слушала его, не прерывая рассказа. А когда он закончил, тихо сказала:

– Вы для моей страны сделали гораздо больше, чем большинство из нас, поляков. Признаюсь, вы меня растрогали своим рассказом. Но так неудачно из вашего повествования получается, что я, к сожалению, была – во всяком случае, официально, хоть и совершенно неосознанно, поскольку была тогда ребенком, – на совершенно противоположной стороне баррикады. Мой отец был партаппаратчиком, хоть и не по убеждению, как мой бывший тесть. Возможно, вам это трудно понять, но у нас были люди, как, например, мой тесть, свято верившие в систему. В том, что мой отец просто конъюнктурщик, я убедилась в июне восемьдесят девятого года, когда Польша стала как бы наполовину свободной. И мой папаша, забыв всю свою коммунистическую биографию, вдруг воспылал совершенно непонятной для меня и моих сестер, а еще более – для моей бедной матери горячей любовью к Валенсе, хотя еще год назад собирался меня отлучить от семьи и вычеркнуть из завещания, когда я на первом курсе записалась в НСС. Вы хоть знаете, что такое НСС? Наверняка не знаете. Независимый Союз Студентов, такое студенческое движение, вроде того, что у вас было в Нанте, когда вы покупали ксерокс.

Достала из сумки сигареты и с улыбкой продолжила:

– Видите, как хорошо вышло, что я именно сюда привела вас в благодарность за охрану моей сумки. В противном случае я никогда бы и не узнала о столовой в Гданьске. У меня тоже слабость к заведениям такого рода. В Кракове, если вы пока не знаете, лучшее из них, еще со времен социализма, – бар «Под Филярками» на Старовисльной улице, практически в центре. Там дадут самый лучший и дешевый в городе грибной суп. Когда мне было лень готовить, я шла туда с судками и брала у них целые обеды. Мой бывший муж ни за что бы не вычислил, что это не я готовила. А у вас во Франции тоже есть такие бары-столовые?

– Есть, но не такие замечательные, как у нас в Польше.

– У нас в Польше?! Вы, значит, поляк? – удивилась она.

– Я знаю, что говорю с акцентом, но разве это что-нибудь значит? До конца жизни я буду говорить с акцентом. У всех иностранцев, впервые столкнувшихся с Польшей в зрелом возрасте, есть акцент. Слишком поздно я заговорил по-польски. Мозг можно обмануть, а голосовые связки с какого-то момента уже нет. Особенно те, что омывались французским вином, – хитро улыбнулся он. – Я живу в Польше вот уже – минуточку, посчитаю – вот уже шестнадцать лет. Что с того, что я родился во Франции, провел там свое детство и, скажем так, молодость, если я ощущаю себя поляком? Ведь именно здесь я пережил все самые светлые и самые мрачные моменты моей жизни.

– Какой еще акцент? По мне, так вы говорите просто гениально. Честное слово. Я не хотела вас обидеть. Вы в своей речи используете такие слова, которые рядовой поляк, и родившийся и учившийся тут, давно уже забыл. Ну а что касается легкого французского флера, так это только плюс вашей речи. Попробую угадать: вы ведь, наверное, работаете переводчиком в посольстве или журналистом, так? Во всяком случае, с польским языком вы имеете дело ежедневно, так?

– Факт, ежедневно. Впрочем, не сказал бы, что с речью людей особо образованных, хотя говорят они о делах очень важных.

Ее дальнейшие расспросы он ловко перенаправил на свою давнишнюю работу в театре; сказал, что режиссирует киноэтюды, снимаемые по его же собственным сценариям, что некоторые из них были награждены призами на фестивалях и что, когда у нее рассыпались листочки в трамвае, он ехал как раз на вокзал, откуда собирался поехать в Варшаву на встречу с продюсером, который сейчас наверняка оборвал все телефоны и места себе не находит. Но теперь это абсолютно неважно. Потому что, как она прекрасно заметила, он «свернул с намеченного пути». Ради нее. А что касается польского языка, то он постоянно совершенствует свои знания. Вот, например, совсем недавно он уже второй раз прочитал «Куклу» Болеслава Пруса. На сей раз практически без словаря. Книга его просто очаровала («„Кукла” – лучшая из всех польских книг» – так и сказал). Он думает, что если бы Прус родился во Франции, то был бы Прустом и его знали бы все. Это что касается польского, но и родной язык он тоже не забывает. Он рассказал, как, оставаясь в Польше, он окончил заочный лингвистический институт во Франции. Это было трудно, но оказалось очень полезным для дальнейшей жизни. За что он безмерно благодарен судьбе. Теперь у него есть не только прекрасно полиграфически исполненный французский диплом, но главное – право преподавать французский и английский в любой стране мира. Что он иногда и делает, хотя каждое такое преподавание с возвращением к настоящему французскому и выученному английскому отвлекает его от польского. А в последнее время на преподавание у него уходит по нескольку часов каждый день.