Короткая автоматная очередь рассекла предутренний воздух снаружи. Чей-то предсмертный крик раздался следом, и тут же оборвался. Опасная суета, скрывавшаяся под покровом ночи и сна, обнаружила себя. Враги кишели кругом, как гады. Некстати вспомнились слова сержанта.

Освободившийся Ванька, первым делом, кинулся к Илье, механически уложив бандита, обернутого в материи, как тряпичная кукла, он громко позвал:

– Пианист! Илья!

К ужасу парня, Илья не отозвался. Он начал уже привыкать к темноте, и увидел неподвижно лежащего друга.

– Илья!

Глаза пианиста были открыты и слегка блестели. Иван подумал, что они у него на мокром месте, как обычно, и радостно вскрикнул:

– Не боись, я с тобой, дружище!

Но друг не откликнулся. Ванька схватил его за плечи, и почувствовал липкое тепло на пальцах.

– Илюха!!!

Кто-то накинулся сзади, пытаясь сжать ему горло. Иван безжалостно уложил и его. Позвонок последнего противно хрустнул, как сраженное молнией дерево.

Юноша, делающий все по правилам, умер в эту жуткую роковую ночь, теперь, в нем жил одержимый, жаждущий мести, боец. Забылись обещания, клятвы, не серьезным, казался, вопрос Колобка про человеческую жизнь и смерть, ведь здесь были, не люди – враги.

Ванька сидел, прислонившись к холодному брезенту. Руки его тряслись, и всего его колотило. Он не плакал, хотя в глазах и стояли слезы. Он как-то совсем забыл про рану в плече, лишь несколько раз пытался поднести дрожащие пальцы, чтобы понять, отчего намокла его тельняшка. Траурный блеклый рассвет, как реактив пленку, с каждой минутой все четче проявлял окружающую обстановку. Рядом протащили тело бандита по земле. Оно прошуршало. Ваньку стошнило и, в очередной раз затрясло.

– Держи, – услышал он голос сержанта, тот протягивал ему алюминиевую фляжку со спиртом.

Ванька не в силах ответить, покачал головой.

– Пей, я сказал, – грубо приказал Серега, и, схватив за подбородок, как телку начал лить ему спирт в рот, – Мне сумасшедшие в команде не нужны!

Алкоголь, проливаясь, тек по шее, обжигая раны снаружи, но не мог прижечь боль внутри…

Оля с уже прилично округлившимся животом суетилась на кухне. Совсем скоро ей предстояло уйти в декрет. В дверь позвонили. Она убавила огонь на конфорке и, переваливающейся походкой, как и положено, в ее положении, вышла в коридор. С минуты на минуту должен был вернуться Ромка с работы, но вместо мужа на пороге стояла Наташа.

Женщина, теперь, приходила часто и подолгу сидела у подруги. Смерть сына, так сильно изменило ее, что не только, окружающие, но и сама Наташа, заглядывая иногда в зеркало, испуганно шарахалась от своего отображения. Будто, кто-то чужой и незнакомый глядел из-за незримых границ зазеркалья.

Шелковистые каштановые волосы, рассыпанные прежде игривыми завитушками, поникли и потускнели. Преждевременная седина у висков безжалостно опалила их, словно первый крепкий заморозок траву. Горе опустилось на ухоженное лицо Наташки, заслонив и красоту, и молодость. Ее глаза, напоминающие пересохшие водоемы, больше не блестели. Такие привычные для нее искорки озорства бесследно и, казалось, навсегда исчезли. Они безразлично взирали на этот несправедливый мир, в котором не нашлось места ее Максику…

– Я не вовремя, ты занята…, – виновато проговорила Наташка. Она осознавала, что приносит лишнее беспокойство, но идти ей больше было некуда. Находиться же в жутком одиночестве женщина не могла. Как ребенок боится темноты, Наташка панически боялась остаться одна.

Ничего не отвечая, Ольга затащила подругу в квартиру. Последняя, не снимая плаща, плюхнулась на табурет.